Владимир Пруссак - Цветы на свалке

О, мечтам заплатил я сероскучною данью!
И мечты засмеялись, навсегда улетая.
Вы чуть-чуть опечалились, говоря: «До свиданья,
Проведу я все лето на кумысах Алтая».

Я молился тоскуя, – да, не правда ли, странно?
Чтобы дольше сверкала бирюзовая гамма.
А потом – я уеду в некультурные страны;
А потом – Сан-Франциско; а потом – Иокогама.

Вас я нежно измучивал, целовал Ваши губы,
В лилоалой аллее олелея лилейно.
Но мечты засмеялись, захихикали грубо,
Захихикали грубо, засмеялись елейно.

Уничтожу все письма: я сожгу их на свечке;
Вспоминая предсмертно, что меня Вы ласкали.
Неужели револьвер пожалеет осечки?
Неужели ужалит цианистый кали?

Ну, довольно. Зачем же растревоживать нервы?
Разве мало бессонниц и угрюмой мигрени?
В жизни много влюбленностей, – это во-первых.
Если высох подснежник, приласкают сирени.

Мне будет другом, мне будет братом,
Кто рифму новую найдет,
Кто повторит тьсячекратно
Моих мечтаний гибкий ход.

Кто нас полюбит, – таких беспутных?
Кто нам подругой захочет стать?
Кто в наших прихотях минутных
Сумеет с нами не устать?

Любви не нужно. Стихи и песни
И афоризмов холодный плеск.
Скажи, что лучше, что интересней,
Чем ясной мысли сухой гротеск?

Мы одиноки. Но мы поэты.
В изнеможении склонясь,
Лелеем рифмы стихом эстета.
Любви не нужно. Не нужно Вас.

Вы помните, царица Гиперборейских стран,
Сгорающих мальчишек, эффектный ресторан?
В отдельном кабинете смешное еп trois,
В молочно-белом свете хмельное ирруа?

Цветы струили ласки. Причесанный позор
Коврами запечатал давно привыкший взор.
Тяжелые каскады оранжевых гардин
Разлили по кушетке холодный гренадин.

Воспел в концертном зале скучающий рояль
Моей наивной грусти поруганный Грааль.
Вы были в этот вечер безумно хороши;
Я страсть мою разменивал на ломкие гроши.

Для Вашего Изящества я чистил ананас;
Ваш спутник дикой ревностью поглядывал на нас.
Я понял: я невольник, срывающий Анчар.
Не в силах я разрушить костер постыдных чар.

Разбирая перчатки в магазине Кальмеера,
Мы сплетали остроты в голубой causerie,
Вы играли намеками, словно бархатным веером;
Аромат недомолвок; флиртороз тропари.

Каламбуром ответным драпируясь хламидно,
Я нескромной беседе малевал смехофоны.
Но Вы рассказали – и совсем неожиданно,
О Вашем поклоннике обыдень граммофонную.

Мне стало неловко. Мне сразу припомнились
Ходившие в городе нехорошие сплетни.
Вы, наверно, забыли, как мы познакомились;
Этот вечер душистый угасающе-летний.

И как-то мгновенно потухли сомнения,
Дремавшие робко зеленым огнем.
Когда-то я был наилучшего мнения
О вас и о нем.

А, впрочем, не нужно. Ажурную чувственность
Вы умеете быстро и хищно развязывать.
Соблюдая умеренность, утончайте искусственность,
В откровенных улыбках сохранив недосказанность.

Мне очень обидно! Я скажу Вам по-братски:
Вы не знаете, чем привлекают камены.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

Я помню фонтаны горящих минут.
Красивое тело дрожало упруго.
Слова улыбаются, быстро бегут,
Бегут вперегонку, хватают друг друга.

Фонарь электрический гаснет вдали.
Прельстительно звякнула Ваша подвязка.
Слова, спотыкаясь, с усилием шли,
Как будто по дюнам песчаным и вязким.

Ко мне на плечо прилегла голова.
Раскрытою страстью взволнованы груди.
Слова наклонились. Заснули слова.
Отинены мысли в огнистой запруде.

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

Эй, послушайте, девица за четырнадцать рублей!
Ваши руки огрубели, но глаза – светлей лилей.
Целый день Вы за уборкой. Целый день Вы у плиты.
Оглянитесь: в этот вечер дали темно-золоты.

Вечер быстро исчезает. Вечер нынче невелик.
Да, Вы знаете, в «Эдеме» – превосходнейший шашлык?
И достать всегда возможно кахетинского вина…
Перед барыней отлучка не такая уж вина.

Не хотите ли, поедем, вот сейчас, туда, в «Эдем»?
Ждет покорно у калитки мой коричневый тандем.
О, не нужно одеваться: мы в отдельный кабинет.
Что же, что же Вы молчите? Поскорее, да иль нет?…

В Ангаре переплеснулась переливная вода,
Я почувствовал, услышал Ваше сдержанное «да».

Она отдавалась, закурив пахитоску,
На брошенном в угол собольем манто,
Иногда напевая ариетту из «Тоски»,
Иногда воплощая грезонегу Ватто.

Шляпа с яркими перьями раздавила меренги;
Запятнало ковры дорогое аи;
Я сжигаю расчетливо, я сжигаю за деньги
Восхищеннонаивные идеалы мои.

На прозрачном белье паутинное кружево,
Мастерицей брюссельской сплетенное встарь…
Продавайся! И в этой игре обнаруживай
Оскорбленную душу, поникший алтарь.

Вы умелым художником бесподобно одеты.
Не поможет шампанское, – отуманит гашиш.
О, лазурная вера! О, забытые где-то
Полудетские сны! Побледнела? Молчишь?

Побледней! Никакая извращенная прихоть
Не заменит улыбок светлоглазых подруг.
Если б искренних слез! Если б искренний крик хоть!
Если б звонко распался эротический круг!

Развиваются, рвутся клочья черного дыма;
Убегал я из города, убежал нелюдимо;
Убежал я от книг, поцелуев и дел,
Потому что свободным побыть захотел.

В душном городе давит неотвязчивый страх;
Счастье можно почувствовать только в горах.
Остановки. Туннели. Виадуки. Мосты.
Снова мысли мои убеленно чисты.

Горы. Хищно вздымаются красноватые скалы.
Слышны мощные всплески голубого Байкала.
Я не слышу жужжанья манерных речей;
Небывалые были протрелил ручей.

Разноцветные мхи обвивают утес.
Всюду смелую радость рассыпал Христос.
Хорошо притаиться в июньской глуши:
Только сосны да кручи. Кругом ни души.