Сергей Краснобород - Где-то рядом

Цветенье слив… Потом цветенье яблонь…
Не счесть на ветках белых мотыльков.
Так чувства обостряются внезапно…
И жить легко.

И в предрассветном птичьем ликованье
захочешь распознать Благую Весть —
о счастье, как Божественном призвании
сейчас и здесь…

В четыре птицы начинают ликовать
по праву первенцев стихии пробужденья.
И покидает солнце тёмную кровать
для денного смирения и бденья.

Нисходит свет… Нисходит благодать…
Им восхваления уже пропели птицы —
как в первый раз! — о том, что никогда
такой рассвет уже не повторится.

В этом году удивительно много малины.
Набухают кровавые капли, готовые тотчас упасть
в бездну трав, терпеливых, смиренных, невинных,
застилающих нежно земли ненасытную пасть.

Будет срок — в ней исчезнет трава и малина…
В ней исчезнем и мы, чтоб невинной травою предстать.
А пока — день июльский, такой благодатный и длинный…
И в траве у душистой малины так сладко лежать и мечтать…

Внезапно нахлынуло лето.
И так же внезапно исчезнет.
В безбрежии памяти где-то
оно растворится, как в бездне

тепла, беззаботного счастья,
тотального предвкушенья
всего, что способно случаться
по неземному внушенью.

Всего, что способно напомнить
потом об исчезнувшем лете.
Всего, что способно наполнить
память о жизни на свете…

Морщатся буквы на тумбах афишных.
Едут сутуло авто.
Небо ползет по асфальтам неслышно
в мокром мышином пальто.

Яркие краски слизаны влагой.
Мутное время кругом.
Сточный ручей нескончаемой сагой
плачет о жизни другой.

В Ганновере дождь похож на любой другой.
Пустеют улицы. Турчанки жмутся к витринам.
Машины выстраиваются одна за другой,
как елочные игрушки или подарки на именинах.

За столиками кафешек — русская речь.
Негр с тростью, при «бабочке» предупреждает: магазин закрывается.
Чистенькие старушки улыбаются друг другу навстречу.
Непонятную снедь предлагают тайванцы.

А дождь капает на вавилонское скопление языков,
на спокойное изобилие сытого благосостояния,
на крыши замков эпохи позднего средневековья,
пренебрегая нациями, временами и расстояниями.

Страшно ступить, шелохнуться, спугнуть
каплю росы на качнувшейся ветке.
Так упоительно сладостно пить
осени успокоенья таблетки.

Дождь прошуршал осторожно и смолк.
Птиц перекличка по лесу плутает.
Модницы-сосны, надев «мокрый шёлк»,
серые тучи с неба сметают.

Пахнет грибами и жухлой листвой.
Лес, погружённый в смирение, светел.
В светлом смирении из леса домой
я возвращаюсь, чтоб жить в этом свете.

Фатально грозы покоряют небо
на склоне лета августовским днем…
Повеет вдруг гнетущим мраком склепа.
И ты окажешься уже как будто в нём.

Свинцовой крышкой облака клубятся.
Зловеще солнце золотит закат.
Страшась, стихией жадно любоваться
стремится утомленный взгляд…

И грянет ливень, неуёмный, дикий,
словно, из клетки вырвавшись, медведь.
Несётся дождь — средневековый викинг —
готовый на пути все смять, с лица земли стереть.

Прильнув к оконному стеклу, приятно слышать,
как барабанят капли по листве,
как ветер жалобно скулит под крышей,
и вспоминать о скорой уж зиме…

Зимняя жуть на подходе.
Зябнут деревья в саду.
Смерть занимает в природе
место в текущем году.

Листья, скукожившись, стонут,
гулко хрустят на ветру.
Неба кисельного омут
вечер волочит к утру.

Белый ноябрь исчезает
в медленных холодах.
Только душа вот не знает,
что там, в грядущих годах…

Ноябрь, холодный и пустой —
бесснежный, бессердечный, стылый…
С утра стоит туман густой,
а вечерами звезды стынут.

Деревьев мертвенная тишь
торжественна и отстранённа.
И ты спокоен и молчишь —
как смертник пред последним стоном.

В декабре под окнами коты
от мороза будто бы взбесились.
Голая земля, совсем остыв,
с городским насилием смирилась.

Меховые уши опустив,
кутаясь, спешит народ в заботах.
Хлопок падает с небес, красив,
нежным поздравлением с Новым годом!

Февральский снег так некрасив и вязок!
В нём тяжкая усталость старика
словно боится разноцветья красок.
И мутная вокруг течет река.

Ни ветер, ни мороз ему уж не помеха.
Лишь мартовская смерть его уймёт…
Душа, будто земля под грязным снегом,
томится так же и чего-то ждёт…

Сумбур весны наивно ясен,
пока всевластвует апрель.
И солнце щедро стелет наземь
ковёр тепла… Поёт свирель

счастливых птиц перед рассветом.
И радостный покой тая,
душа ликует, словно это
весна последняя твоя.

У живности любой весеннею порой
играют в жилах жизненные соки.
Самцы токуют, образуя строй
вокруг красавиц разных яснооких.

И дамы сбрасывают тяжесть зимних шуб,
чтоб жертвой предлагать себя искусству.
Земля, от снега обнажая пуп,
включается в сезонное распутство.

Потом придёт похмелье и подсчёт
упущенных возможностей и сроков.
А нынче… Нынче — с крыш вода течёт,
аккомпанируя мечтам о счастье недалеком.

Ах, милая, уже пришёл апрель —
с еврейской Пасхой и рассадой лука.
Сосед-шабашник приготовил дрель,
чтобы ремонтом поразвеять скуку.

Машины грязь развозят по дворам,
чтобы детишкам было где купаться.
И хорошо, испив немного грамм,
часок на лавке на «вокруг» полюбоваться.

Коты младые тешут свой задор.
Девицы обнажают смело ноги.
Ах, милая, какой бы нес я вздор,
когда б не чувствовал в грядущих днях тревоги!