Сергей Краснобород - Где-то рядом

Бредём, слепые, бередя сомненья,
на поводу и наглых и слепых.
Всё о себе — унылое сопенье.
Всё под себя — любимых и любых…

Мы планируем жизнь — от рожденья до часа исхода.
Технологий достаточно — выбери и держись.
Алгоритмы успеха и славы, здоровья, любви и дохода
распинают на пазлы картинку с названием «жизнь».

В каждом — просто игра:
без сомнений, без смысла, без Бога,
без корней, без надежды, со смертью один на один.
В каждом блёкнут по-своему краски —
где быстро, где долго,
обрекая картинку на хаос чуть-чуть впереди.

Так становятся прутьями клетки условные грани,
внутрь которых мы сами себя помещаем заранее.
Только страшно уже на картинку смотреть целиком.
Технологий сбежать от себя удивительно много.
Так похоже на «чем ближе к церкви,
тем дальше от Бога»…
Мы планируем жизнь…
Чтоб за прутьями клетки ослепнуть легко.

Мы давно не хотим быть людьми…
Вурдалаки, пришельцы ли, роботы
населяют придуманный мир.
И фантазия терпит безропотно.

От реальности веет тоской,
девальвацией веры и нравов.
Каждый сам себе мир создает такой,
чтобы быть в нем и главным, и правым.

Бесконечные сказки плодим
друг для друга — и взрослым, и детям.
Быть людьми мы давно не хотим…
И играем в людей на планете…

Рожденные меж двух миров
без веры, без корней,
мы пьём отравленный сироп
нормированных дней.

Мы ищем в мутной темноте
мифическую дверь,
где есть покой для душ и тел
без путаницы вер.

Нам страшно покидать наш плен.
В нём жить — невмоготу…
Наш век — эпоха перемен…
Ну что поделать тут?

Все слова уже сказаны…
Песни спеты уже…
Остается лишь праздновать
На своём этаже.

Развлекаться сомненьями.
Корчиться, как в бреду.
Пол шлифуя коленями,
накликая беду.

Для себя всё, для избранных…
Про себя, дорогих…
А судьбой нам выдано
за добро и грехи.

А во взглядах — отчаянье:
вдруг этаж да не тот!
Песни больше печальные
переполнили рот.

Мы друг друга не слышим.
А поётся всё впрок —
для того, кто над крышей,
и чьё имя есть — Бог.

из пункта А в пункт Б
по рельсам в приграничном лесу
пеший путник в грязной одежде
на плече палка
на палке сумка
мы обменялись взглядами
обреченные на оседлость
земные путники
из пункта Рождение в пункт Смерть
на плече сумка
в сумке память

Падает столовая ложка. Наверное, кто-то спешит.
Я не жду женщин, хотя не жду и мужчин.
Акула Хантер, «амфетаминопиит»,
спрашивает из 71-го, зачем столько морщин?

Я умру любителем здоровой пищи и тишины в семье,
наблюдая маргинальную суету контркультур.
Оставаться «вне» и в покое, подобно змее,
хранить рукописи для пункта приёма макулатуры.

К чему же тогда падение ложки
после «Страха и отвращения в Лас-Вегасе»?
Зачем эти сигналы маеты вдохновения?…
Ещё одна жизнь — как заметка в одной из газет…
Как еще одно растаявшее мгновение.

В садах уже зреют яблоки.
И ночи всё холодней.
Друзья поразъехались надолго,
Оставив мне сумрак дней.

До ночи брожу по городу.
Знать бы, чего мне искать…
Птицам печальным, воронам,
душу когтями щипать…

Человеку грустно:
дождик льёт в окне.
Над борщом капустным
думы о вине.

Ох, не виноват он,
что октябрь уже,
что посыплет вата
с неба попозжЕ.

Человек на кухне
никнет над борщом.
И от грусти пухнет,
молодой ещё.

Не печалься, милай!
Веселей глядим!
Все равно могила
будет впереди.

Полетели снежинки белые
да по золоту в чёрном городе.
В октябре мы делов не доделали —
в ноябре и не надо вроде бы.

А телега скрипит да катится.
Причитает возница пьяненький.
Вроде были друзья-приятели,
а остались уроды в валенках.

Одному же в тулупчик кутаться.
Одному коротать дороженьку.
А снежинки в городе путаются,
да листвой асфальты уложены.

Не обманешь себя глаголами…
Виртуал — до поры до времени…
Тычут в небо деревья голые
головами, тоской беременными.

Среди растраченных иллюзий
амбиции теснятся в ряд,
как будто на перроне люди
толпой взволнованно стоят.

«Экспресс» отходит ровно в полдень
в далёкий край и навсегда.
Печалью небосвод заполнен,
и моросит с небес вода.

В отчаянье щеки коснулась
губами и, шепнув: «Прощай!»,
в «экспрессе» уезжает юность
с вещами в тот далекий край.

Бывает, можешь беззаботно врать —
себе, другим… И растворяться в дымке
очередного дня, что будто трезвый враг
сумеет суть увидеть на рентгено-снимке
.
Бывает истощение собой.
Клубок запутавшихся слов, поступков, нервов,
пинаемый разнузданной толпой,
где все равны — последний, первый.

Бывает век молчания и сна.
И нескончаемая память о печалях…
И беззаботность лжи тогда ясна,
как Слово, бывшее вначале.

В бесконечной лирике утоплю сомнения.
Расклевали душу мне птицы на скале.
То ли жизнь насилует холода осенние,
то ли потерялся я в событийной мгле.

Двадцать восемь минуло. Тридцать три пропущено.
Тридцать семь намечено чётко, как барьер.
То ли псом прирученным ожидаю лучшего,
то ли от зачатия не был я, как лев.

Так играй же музыка кандалов невидимых!
Сколько прилетит ещё остроклювых их?!
То ли Бог терпения мне немного выделит…
То ли сытно выкормит жизнь птенцов своих…

Отпусти меня, грусть, отпусти!
Не пугай меня слабостью, старость!
Черепахой по жизни ползти —
мне такая забава осталась.

Да и было ли детство взахлеб?!
О богатстве, о славе мечталось…
Тлеть в костре догоревшим огнём —
мне такая забава осталась.