Сергей Краснобород - Где-то рядом

Он проиграл… И прятался в вагоне
от совести, от чести, от людей.
Но, видно, чувства эти вне закона
у командиров, красных от идей.

Не потому ли он потом с упорством
войны гражданской продолжал террор?
Смерть бурно восхищалась командорством,
стирающим людей в ненужный сор…

В странном море усталый парусник
не по-лермонтовски одинок.
В бортовом журнале осталось
написать эпилог.

Сколько будет ещё носиться
по волнам этот пьяный корабль?
Вроде есть уж в руках синица.
Только манит в небе журавль.

Что потом? В бортовом журнале
вряд ли хватит и строк, и страниц
описать по порядку, сначала
путешествие без границ…

Снится Карелия, край, где родился когда-то,
край, куда мой отец увёз молодую жену.
Помнятся только морошки бугристые жёлтые пятна…
Всё остальное подвластно рассказам чужим или сну.

Вроде озёра должны быть, и рыба, и лес бесконечный.
Вроде дома деревянные — всё, как у нас в деревнях…
Где-то во снах заблудилось там детство навечно
и еле слышно аукает нынешнего меня.

«Не возвращайся туда, где был счастлив». Цитата.
Не возвращаюсь… Миф о прекрасном былом берегу.
Только Карелия, край, где родился когда-то
снится… И утром я долго вернуться к себе не могу.

В затоках пойменных дубрав
моё осталось детство…
Покой величественных трав.
Плакучих ив соседство.

Стрекозы синие кружат
над каплями кувшинок.
Крадется лодка, не спеша,
по чаще камышиной.

В воде метнётся стайка рыб
сквозь отраженье солнца.
И птиц, уставших от жары,
многоголосье льётся.

Дуб-великан на берегу
глядит на благость эту.
Под ним родители уху
готовят нам к обеду.

На поймах Припяти вода
течёт неторопливо…
Но не приплыть мне никогда
уже в тот край счастливый.

И не вдохнуть тех дикий трав
врачующее средство.
В затоках пойменных дубрав
моё осталось детство.

Нелюбимая моя Родина,
Я — твой верный космополит.
И никто не обидел, вроде бы…
Отчего ж так душа болит?

От того, что поперёк лавки
ты обманывала меня
и на крендель партийный сладкий
предлагала судьбу менять?

От того, что отец горбатил
до могилы на твой завод?
От того, что в дедовой хате
только стронций сейчас живет?

От того, что молодость маме
променяла на рак сама?
От того, что панам с ментами
отдаешься ты задарма?

Знать тебя не хочу такую.
Я — твой верный космополит…
По другим культурам кочую,
а душа все болит, болит…

Меня maman не целовала на ночь,
роскошным платьем походя шурша.
Всего лишь Филя-пёс с телеэкрана
желал спокойной ночи малышам.

И вместо таинства прогулок по аллеям
и чтенья фолиантов за столом
в буфетах средних школ, кто посмелее,
без очереди лезли напролом.

Мы не оттачивали вкус и чувство стиля
на НВП, чеканя шаг в строю.
Лишь Вальтер Скотт для нас плодил идиллии
про пионеров, гибнущих в бою.

Коммуной жили, ели, упражнялись
мечтать… Или гасили душ полёт.
И светские приёмы заменялись
застольями: кто выпил, тот поёт.

И только в песнях — поцелуи мамы,
романтика аллей и чистоты.
Слова для них мы сочиняли сами
и пели про себя до немоты…

В телевизоре — старые песни.
У экрана семья собралась.
Для родителей юность воскресла.
Дети с кошкой играют, смеясь.

Тихий вечер уютный. Суббота.
Вьюжит дикий январь на дворе.
Расписные узоры на окнах.
Новогодняя ёлка в ведре.

Замирают секунды… И тайно
счастье в комнату входит тайком.
Бесконечная песня о главном
льётся в души светло и легко.

О, Боже, мы обречены
друг друга помнить молодыми.
И если дни все сочтены,
пусть не угаснет память с ними.

Уютный яркий детства рай —
и боль горючая потери.
Струится время кровью ран,
открытых на душе и теле.

Спокойнее не теребить
воспоминаний нежных вату.
Но мы обречены любить
друг друга, молодых когда-то.

Потихоньку сходят с дистанции
и попутчики, и друзья.
Поезд мчит до конечной станции
с января и до декабря.

Прибавляются цифры в возрасте.
Всё мутнее желаний блеск.
Поезд мчит, набирая скорость. И
возрастает цена за билет.

На перронах, на перекатах
остаются мои друзья —
те, с кем поезд выбрал когда-то,
те, с кем юность сбылась моя.

Поезд мчит… Но уже не хочется
с восхищеньем смотреть вперёд.
Разве там не тупик одиночества
неминуемо каждого ждёт?

Нам не хватает войны…
Плесенью скромно покрылись.
Сказками мысли полны —
сказками о бескрылии.

Сам себе каждый — герой.
Сам себе — Понтий и Будда.
Нас же таких — рой!
Нас же призвали как будто!

Время сведёт концы.
Звезды любому мерцают.
Вроде вначале — бойцы…
Что же потом — полицаи?

Что же потом — на-попят?
Спрятаться, схорониться…
Бабы нас видеть хотят
возле своей спадницы.

Дети хотят нас жрать —
выпить последние соки.
Нам друг на друга — насрать.
Гордые, мы одиноки…

Так, может, в этом заслон?
Может, в этом причина?
Кто главный — ты или Он,
абсолютная ВеличИна.

Или ВеличинА,
если тебе так удобней…
Но бесконечна война —
тягостнее преисподней.

Играйся с собой в поддавки.
Ищи в зеркалах откровения.
Но в том, что ты стал таким
кому предъявлять обвинения?!

Нас стало много, слишком много стало —
усталых королей без верных королевств.
Страницы судеб жизнь перелистала,
но в грязное бельё не хочет лезть.

А мы амбиции сверяем, не смиряя,
надежду греем воспарить вовне.
Гордимся святостью, как истые миряне,
гордыни грех усугубив вдвойне.