Бертольд Брехт - Стихотворения. Рассказы. Пьесы

Мотопехота в третий раз
С бою взяла телефонную станцию.
Храбрость солдат беспредельна. Резня колоссальна.
Но больше
Отвага тех, кто отказывается
Выполнить приказ.

Мой сын, я коричневую рубашку
Подарила тебе и пару сапог.
Кабы знала я все, что знаю теперь,
Я б повесилась, видит бог.

Мой сын, я слыхала твой возглас «хайль»,
Резкий гортанный крик.
Я не знала, что у кричащего так
Должен отсохнуть язык.

Мой сын, ты твердил, что раса героев
Мир очистит огнем и мечом.
Я не знала, не думала, не понимала,
Что ты у них был палачом.

Мой сын, я видала — за Гитлером следом
Ты шагал, послушный солдат,
И не знала, что тот, кто шагает за ним,
Никогда не придет назад.

Мой сын, ты твердил мне о новой стране?
Не узнать, мол, Германию в ней!
Я не знала, что станет Германия грудой
Золы и кровавых камней.

Носил ты коричневую рубашку
И был мне дорог и мил.
Я не знала того, что знаю теперь:
Это твой саван был.

Бомбардировщики еще не появлялись над нами,
А уже наши города
Были необитаемы. Никакая
Канализация не спасала их от нечистот.

Мы еще не пали в бесчисленных битвах,
А уже наши дети,
Бродившие среди домов, которые еще не стали руинами,
Были сиротами, и вдовами — жены.

Нас еще не сбросили в яму другие,
Обреченные тоже, а у нас уже не было друга!
То, что на каждом из нас съела известь,
Уже не могло называться лицом.

Новые эпохи начинаются не сразу.
Мой дед уже застал новое время,
Мой внук еще будет жить в старом.

Свежее мясо едят старыми вилками.

Не с самоходных орудий все началось
И не с танков.
Не с самолетов над нашими крышами
И не с бомбардировщиков.

Новые антенны излучали старые глупости.
Мудрость передавалась из уст в уста.

Родной мой город, каким я его найду?
Вслед за стаями бомбардировщиков
Я возвращаюсь домой.
Где же он? Там, где вздымаются
Исполинские горные хребты дыма.
Там, в этом море огня,
Город мой.

Родной мой город, как он встретит меня?
Впереди меня летят бомбардировщики. Эскадрильи смерти
Вам возвещают мой приход. Языки огня
Предшествуют возвращению сына.

Все снова и снова в гуще резни
Стоит человек: он раздирает рубаху
На полосы — перевязать человека.

От побережья, от своих домов
Тянутся желтые люди в мертвые лагеря. {99} 99 Все снова и снова… (стр. 254). — Тянутся желтые люди в мертвые лагеря. — Вскоре после начала войны между США и Японией многочисленные японцы, жившие на западном побережье США — в большинстве своем рыбаки, фермеры и садоводы, — были выселены из родных мест и интернированы в лагерях в глубине страны.
А из толпы, теснящейся у дороги,
Раздается возглас: — Бодритесь!
Это не навсегда!

Разрушителям их изб,
Взятым в плен Зимнею битвой,
Советские крестьянки протягивают каравай;
— Ешь, бедолага!

Палачи, свирепея, бушуют.
А жертвы о них говорят;
— Жалко несчастных.

Чужака угощают.
Новичку помогают советом.
Поверженному помогают подняться.

Все снова и снова —
Даже в такое время, как наше.

В Лос-Анджелесе перед судьей, экзаменовавшим людей,
Которые хотели получить гражданство Соединенных Штатов,
Предстал содержащий ресторан итальянец. После серьезной подготовки,
К сожалению, затрудненной для него незнанием государственного языка,
Он ответил на экзаменационный вопрос:
«Что гласит восьмая поправка к Конституции?» — неуверенно:
«Тысяча четыреста девяносто два». Как и предписывает
Закон о том, что желающие стать гражданами должны знать
Государственный язык, ему было отказано. Через три месяца,
Проведенных в дальнейших занятиях,
Правда, все еще затрудненных незнанием государственного языка,
Он пришел снова, и на этот раз ему был предложен вопрос:
«Какой генерал победил в гражданской войне?»
Он ответил:
«Тысяча четыреста девяносто два» (это было сказано громко и приветливо).
Отосланный вновь и придя в третий раз, он ответил
На третий вопрос: «На сколько лет избирается президент?» —
Снова: «Тысяча четыреста девяносто два». И вот
Судья, которому этот человек понравился, понял,
Что он никогда не сможет изучить государственный язык, справился,
Как ему живется, и узнал, что он тяжело работает, вследствие чего
При четвертом заходе судья предложил ему вопрос:
«Когда
Была открыта Америка?» — и на основании его совершенно правильного ответа:
«Тысяча четыреста девяносто два», — предоставил ему гражданство.

Полить сад, чтобы освежить зелень!
Напоить жаждущие деревья! О, не жалей влаги
И не забудь о кустах, не забудь
Также о тех, которые не приносят плодов, об измученных,
Жадных. И не забудь
О сорняках, пробившихся между цветами, они
Тоже хотят пить. Поливай не только
Свежую траву и траву, обожженную солнцем:
Освежи и сухую голую землю.

В ниборгской шлюпке рассветы…
Финский рейд зарею омыт…
Луковый суп и газеты…
Нью-Йорк, Фифти-Севен-стрит…

Парижские заседанья…
Свендборг и Валенбек…
Дождь на палубе «Анни
Ионзон». И в Лондоне снег…

Над палаткой деревьев купы…
Малербак на заре ненастной…
О, знамя рабочей труппы
В предместье столицы датской!

Благодаря моим литературным трудам
Я обрел несколько сторожей-добровольцев.
Они за мною следят в этом городе купли-продажи.

Дорогие дома и дома в экзотическом стиле —
Не для меня. Некоторых людей
Я могу видеть, только представив
Доказательство, что у меня к ним дело.
Пригласить их к своему столу
Мне запрещено. Когда я осмелился
Заговорить о покупке изящного стола,
Мне в ответ рассмеялись в лицо. Если б мне взбрело
Купить пару брюк — я бы, наверно, услышал:
Тебе, что ли, мало одной?