Михаил Непомнящий - Зазеркалье-2017

Мы справляем тризну
или именины?
Ты была капризна,
но была любима.

А теперь покорна
стала, иронична —
смотришь без укора,
любишь по привычке.

Догадаюсь сам уж,
отчего молчишь ты :
скоро выйдешь замуж
и родишь мальчишку.

За что ты мстишь судьбе,
скривив в усмешке рот?
Я говорю тебе:
«До свадьбы заживёт».

Ну вот, молчишь,
пора
и каламбур понять бы:
все заживёт, но лишь
до свадьбы, лишь до свадьбы.

Скрестились параллели —
мгновение, постой!
Мы оба заболели
одной болезнью — с той
лишь разницей меж нами,
что ты, наверняка,
её измеришь днями,
мои же дни — века.

Из дома уходите на рассвете,
пока еще не цепко держит дом,
и спят ещё в кроватках ваши дети,
и жёны спят, и тьма царит кругом.

Промедлите — вас схватит дом клещами,
запутает в себе, как лабиринт,
навалится делами и вещами
и стянет волю, точно рану — бинт.

Когда же небо вспыхнуло зарёю,
переступить не пробуйте порог —
вам в пятку смертоносною стрелою
вопьётся ваш для обуви рожок.

Господь с тобою, уходи.
Всё слишком призрачно и зыбко.
Остались только:
боль — в груди,
на карточке — твоя улыбка.

Ты помнишь, как чеширский кот?..
И нам, выходит, способ ведом.
Но это слишком,
пусть уйдёт
улыбка за тобою следом.

И вот тогда наступит срок,
что предначертан нам судьбою,
и мне останется лишь Бог,
но ты ушла, и Бог — с тобою.

Увы, иного не дано:
пускай в душе бушуют бури,
а мы, на кухне сидя, курим
и пьём тягучее вино,
и тянем разговор никчёмный
на протяженьи стольких лет;
пожалуй, лишь умалишённый
постичь сумеет этот бред
и сам при этом не свихнётся,
но мы иначе не должны
жить, и одно лишь остаётся:
«Уснуть, уснуть и видеть сны».

Так что же, все такие вы
из города из Киева?

Колдуньи, ведьмы, жрицы,
ведуньи и царицы.

Взгляд и походка царские,
а скулы-то татарские.

Знать, погуляли в Киеве
богатыри Батыевы.

Ой, девки русы косами,
с глазищами раскосыми,

Рогнеды, Ярославны,
дни ваши будут славны,

Оксаны и Натальи —
тонюсенькие тальи,

Марины, Ольги, Анны —
о чёлки окаянны,

Татьяны, Софьи, Нади,
в Ерусалиме граде

вам песенку сложил
аз, грешный Михаил.

Мечети хайфской два клинка,
они видны издалека —
два гордых минарета,
с заката до рассвета
тревожащие неба плоть,
чтоб не проспал намаз Господь.

И моря Средиземного эмаль,
и солнце, закатившееся вдаль,
пронзительное пенье муэдзина,
и в зеркале всё та же образина
небритая —
вгоняет всё в печаль,
из коей выход разве только в небо,
но небо нынче пасмурно и немо,
и грозно, словно боевая сталь.

К концу подходит Рамадан,
луна, как острый ятаган,
занесена над головою,
и дует по утрам хамсин,
неся с собой песок и сплин
и унося тебя с собою.

Сто почтальонов ежечасно
стучатся в чьи-нибудь дома.
До одного бы докричаться:
«Я жду письма!»

Льёт из тоской набухшей тучи,
на город опустилась тьма.
Я жду — сверкнет надежды лучик,
я жду письма.

Война, вулкана изверженье,
землетрясение, чума…
Я жду, как чудного мгновенья,
я жду письма.

Звезда зажглась, звезда истлела —
всё суета и кутерьма.
Я жду
(вот так же ждут расстрела),
я жду письма.

Журавля ты ловила,
да не в тех небесах.
Ты мне душу спалила
и развеяла прах.

Ты взяла моё сердце,
как трофей на войне,
и куда нынче деться
бессердечному мне?

Взгляд твой жгуче-бесстыжий,
как спасенье, ловлю.
Как тебя ненавижу!
Как тебя я люблю!

В этом мареве, плещущем
средиземной волной,
пощади меня, женщина,
будь со мной!

Не прошу невозможного,
от невзгод не спасу,
но, как Бога,
безбожную
вознесу!

Брось дела свои земные,
отрешись от суеты
и вглядись в его чуднЫе
и чудесные черты.

Ведь противиться нет мочи
этим неземным очам,
и Египетские ночи
будут сниться по ночам.

Когда руки твоей касаюсь
иль обнажённого колена,
то я бессмертен, точно Фауст,
а ты божественна, Елена!

Не говори, что всё напрасно,
не усмехайся с укоризной,
под стать мгновенью ты прекрасна,
остановись, плачу я жизнью!

Под сенью сосен нас венчала
с тобою ночь, и в лунном блеске
вода у самых ног молчала,
забыв о шорохе и плеске.

И город белыми огнями
дрожал и к озеру тянулся,
в нём растворяясь.
Берег дальний,
как лук, излучиною гнулся.

И было весело и жутко
стоять над гладью серебристой,
и кем-то брошенная шутка
могла убить, убить, как выстрел.

Я мёртвой окроплю водой
свои ещё живые раны.
Съев соли пуд, как соль, седой,
не столбенею — видно, рано.

На Мёртвом море умирать
мне не впервой (пока — от скуки),
и стынет слюдяная гладь,
в ней тонут звуки, только звуки.

Вот зима отступает
перед новой весной,
и над нами сияет
и слепит синевой

неба чистого глянец,
и вопит у ворот
то ли Мартовский Заяц,
то ли мартовский кот.

Ну что ж, прощай, ты так решила,
и время побежало вспять.
Да будь я многорук, как Шива —
тебя уже не удержать.

И будет ночь, и будет утро,
и день назначенный грядёт,
и наша память-камасутра
чистейшим лотосом взойдёт.