Лариса Миллер - Средь бела дня

Пожары, взрывы там и тут,
А люди, знай себе, живут,
Весь мир — пороховая бочка,
А люди в нём живут и точка.
Живёт не этот, так другой,
Такой же, в общем, дорогой
И драгоценный, и родимый,
И крайне здесь необходимый,
Как, впрочем, все до одного,
Кто жил на свете до него.

Ну вот и мы умудрены,
И мы познали груз вины
И гнёт любви, и вкус страданья,
И горечь позднего свиданья,
И жизни праздной благодать,
И полный тягот год недужный,
И знаем, чего стоит ждать,
И знаем, чего ждать не нужно.
И, Боже, как прекрасно жить
Вот так, с открытыми глазами,
Умея пренебречь азами
И не боясь утратить нить.
Какой бывает тишина
И как она взрываться может,
Когда душа искушена,
Когда кусок немалый прожит,
Когда знакомо всё кругом —
Листа осеннего прожилки,
Пушок у сына на затылке
И лестница при входе в дом.
И я, распахивая дверь
И точно зная, что за нею
Ждала вчера и жду теперь,
В неё вхожу, благоговея.

Мне говорят и говорят,
А я, не вслушиваясь, вторю,
А я иду дорогой той,
Которая уводит к морю.
Оно качается вдали —
Я упаду в него с разбегу,
Всё то, что было до сих пор,
Земное всё, оставив брегу.
Тропа петляет без конца,
И я то в гору, то под гору —
То нету синей полосы,
То вновь она открылась взору.

Всё серьёзно — каждый шаг, каждая улыбка,
Как в младенчестве гремим крашеною рыбкой,
Как ступаем по земле, как уходим в землю,
Как бушуем и клянём, как смолкаем, внемля.
Как прощаем, чем корим — всё весомо, свято,
А не только миг, когда, на кресте распятый,
Застывает надо всем Мученик Великий
С выражением тоски на бескровном лике.
Был Он свят и был велик до распятья, прежде,
Когда хаживал с людьми в будничной одежде.
Не в Голгофе лишь одной пафос и мученье,
Есть обычной жизни ход и судьбы теченье.
И не просто распознать, что есть миг обычный,
Что есть самый главный миг, самый патетичный.

Тоненькая женщина,
Жрица и пророчица, —
Ей любви нескованной
И свободы хочется
От канонов мрачного
Танца ритуального,
От всего усохшего,
От всего фатального.
И она по-своему,
Как умеет, борется —
То флиртует с ересью,
То усердно молится.
И в любви то хищница,
То голубка кроткая.
Вот она скользящею
Движется походкою.
Вокруг ног колышется
Полотно воздушное…
Кто же тебя выдумал,
Дщерь великодушная?
Кто же тебя выдумал,
Мелкая и злобная?
Сколько жертв спровадила
Ты на место лобное…
Без тебя немыслимы —
Чьё ты озарение? —
Ни любовь небесная,
Ни земное бдение.

Дети, дети, наши дети,
Руки — тоненькие плети,
Шейка — слабый стебелёк, —
Путь ваш длинен и далёк.
Уберечь бы вас, да как,
От обид и передряг.
Лето, осень. День да ночь —
Улетите гордо прочь
В неизвестность, в темноту,
Напевая на лету.

В пору долгих и тёмных ночей,
Когда нет ничего, никого, —
Мне бы лампу в пятнадцать свечей,
Чтобы видеть тебя одного.
И тогда всё опять на местах,
Всё имеет и смысл, и суть,
И ничтожны тревога и страх,
И надёжен к дальнейшему путь,
И не так уж черна темнота,
И, как божия птичка в раю,
Позабыв про труды и лета,
Безмятежные песни пою.

Как всё сложится, как обернётся,
Что совсем позади, что вернётся,
Что утратим и что обретём,
Нам страдать или сеять страданье,
Или просто во всём мирозданье
Оказаться ни с кем, ни при чём?
Разобраться отчаявшись в сущем,
Всё спешим очутиться в грядущем,
Слепо тыча случайным ключом.

Вот он, омут моей души.
Обмани меня, веры лиши,
Оттолкни меня, выдай, ограбь —
Только рябь на воде, только рябь.
Всё, что ценно мне, брось и рассыпь —
Только зыбь на воде, только зыбь.
Все деянья мои сокруши —
Только слабые всплески в тиши.
А войдёшь в эти воды — кричи,
Так ожгут ледяные ключи.

Наверно, прекрасно за тою горою,
Куда мы ещё не ходили с тобою,
Там вольная воля, покой и прохлада
Туда нам, наверно, давно уже надо.
Там множество чистых стремительных речек,
Там добрый бы нас приютил человечек,
Там в праздник под звёздами крупными пляшут,
Там птицы крылами огромными машут.
Не знать нам, не ведать тоски и напасти,
Пока в те края убежать в нашей власти.

Это все до времени
До зари, до темени,
До зимы, до осени,
До небесной просини.
Вздумаешь надеяться —
А оно развеется.
Вздумаешь отчаяться —
А оно кончается.

Не обладаю нужной хваткой.
В жизнь, что бывает горькой, сладкой,
Не в силах так вцепиться я,
Чтоб знать: она навек моя.
За луч, что так горазд светиться,
Мне б мёртвой хваткой ухватиться,
А я даю ему лизнуть
Меня в лицо и улизнуть.