Яна Солякова - Дырявое ведро

Но внезапно этим летом

Догнала его диета.

Стал следить он за фигурой,

Чтобы та не наедалась,

Занялся мускулатурой,

Бросил пить — такая жалость!

Стал вести здоровый образ,

Только — жизни ли? Не знаю…

Стал он не особо добрым,

Стал он как собака злая.

Но страшней всего не это,

Пусть бы он ворчал, но хуже —

Начал видеть он котлеты

в каждом камне, в каждой луже!

Не моря и океаны,

А пломбир, пюре с сосиской…

Стал мечтать он постоянно

О еде, о полной миске…

Ни пиратов, ни драконов:

В голове — одни конфеты.

Не глядит он вдаль с балкона,

Не отходит от буфета.

И Луна — тарелка с кашей,

Пицца, что на небе стынет,

Кружка с нежной простоквашей,

Или золотая дыня.

Думать может лишь «про это»,

Про сардельки и печенье…

Был поэт — и нет поэта,

Вот такое невезенье.

Так какая-то диета

Нам испортила поэта.

Вот дурак же, дурак, идиот!

Что творит?! То на голову выльет

Океаны оттаявших вод,

То лежит, покрывается пылью…

То со смехом приветствует снег,

То напьётся, рыдает и стонет,

То ведёт себя, как человек,

И в обиде ничтожнейшей тонет…

В доме может быть невыносим,

Раздражающе туп по вопросам

Бытовым, и идти рядом с ним

Всё равно что скользить по откосам,

Ждать то солнце, то град, то пургу,

Наблюдать, как гуляет по крышам…

Маяком на пустом берегу

Оставаться, знакомых не слыша.

Он как шторм, словно ветер какой —

Человек он не больше, чем воздух.

Сквозь него ты проводишь рукой,

Тщетно жить предлагая серьёзно.

Он — сияющий водоворот,

Бескорыстных идей и фантазий

В подворотне — таинственный грот

Видит он, а в простуде — проказу.

Неудобен, опасен, нелеп,

Неподвластен простому рассудку…

Для него вдохновение — хлеб,

Всё иное — нелепая шутка.

Проживёт ослепительный миг,

Обжигая себя и домашних…

И останется в томиках книг,

В чёрных буквах и в сказках вчерашних.

Страшна излишняя откровенность.

Насквозь всей вежливости приличной…

Из раны сердца — как кровь из вены,

Она вдруг хлынет, презрев обычай.

Она такие слова отыщет,

Что вдруг покажется невозможным

Вернуться к прежней словесной пище,

И развлекаться пустым и ложным.

Слова сияющие, живые,

Вдруг обожгут, задохнутся в горле.

Слова — безжалостно-ножевые,

Слова волнующие, как море.

О том, что тайной лежит на сердце,

О том, что света не терпит даже…

И вот от них уже некуда деться,

Но хуже, если их вдруг не скажут.

Не для жестокости и убийства!

Нет. Чтобы кокон прорвать надёжный,

Чтоб очумев от раскрывшейся выси,

Крылья расправились осторожно.

Я одна иду по белому

Снегу, лёгкому и чистому.

Даже если захотела бы —

Не позвать любимых из дому.

Надо мною — небо белое —

Белый свет, таящий радуги.

Всё тут правильно, что сделано

И иного мне не надобно.

Пусть слова чужие падают

За границей понимания.

Тишины бесплатно снадобье

От навязанного знания.

Нежное прикосновение,

Снежное великолепие…

Продолжается мгновение

Бесконечное столетие.

Бессловесные и яркие

Огоньки переливаются,

Разноцветными подарками

Под ногами рассыпаются.

«Эх, полным-полна коробушка!» —

Самоцветы несказанные:

Песни серого воробушка

Да лихие песни санные!

Не внести их в дом из белого

И не раздарить подарками…

Как ни билась — не сумела я

Песню взять руками жаркими…

В тёмной укромной ямке души —

Обыкновенное слово

До срока неведомого лежит,

И сон, и основа…

Ты даже совсем и не помнишь о нём,

Не ощущаешь, не видишь,

Не жжёт оно душу вселенским огнём…

На русском, на хинди, на идиш —

Проникло, запало… Ты дремлешь, да ешь…

А слово пускает корни

До самого сердца и ищет брешь

В броне… И оно упорно

Тебя разрушает, как медленный взрыв,

Чтоб расцвести, случиться,

Оно становится больше горы,

Кровью в виски стучится.

Апрель навстречу ему поёт,

Захлёбывается ветром,

Тает и твой застарелый лёд…

В парке играют «ретро»…

Ты дышишь, словно бы в первый раз,

Ты пьёшь этот воздух талый.

Смеёшься, и — слёзы капелью из глаз!..

Всего лишь — весна настала!

Всего лишь слово одно проросло,

Сказанное поэтом…

А это — всего лишь его ремесло —

Быть запредельным светом.

Максиму Емельянычеву

Взмахи беспечные шёлковых крыльев,

Бабочек лёгких немыслимый танец —

Он появился из солнечной пыли,

Чудо-дитя, на Земле — иностранец.

Так не бывает, чтоб Моцарт вернулся

Снова весёлым и юным, и нежным!

В музыку, как в океан окунулся,

Радуясь силе стихии безбрежной.

О, это счастье танцующих звуков!

В них как ребёнок он самозабвенно

Тает, играет… И чуткие руки

Логики лёд растопили мгновенно.

Плачет от счастья оркестр влюблённый,

Моцарт смеётся, а первая скрипка

Душу достанет твою удивлённо,

Звук в ней плеснётся серебряной рыбкой…

Что-то божественное происходит

И несерьёзное, дивно живое!

Моцарт нисходит и душу уводит

В горние выси за светлым собою…

Будешь счастливым и глупым, и новым

Ты возвращаться сегодня в реальность,

Смехом ответишь на резкое слово,

Будешь ходить по земле, запинаясь:

В сердце останутся крылья и небо,

С Моцартом невероятная встреча.

Станет реальностью странная небыль,

Станет возможной поющая вечность…

Ребёнок — раб, наивные мечты,

Уж позабывший в череде занятий,

И гаммы, вид изысканных проклятий,

Возводит в безупречные мосты

Из чистых звуков… И уже без слёз

Этюды надоевшие играет,

Учителя до сердца пробирает…

И любит, и старается всерьёз…

А живописца дар в его душе

Теряет силы, муча, беспокоя…

Он сам не знает, что творится с ним…

Неясным, странным голодом томим,

С тоской глядит на небо голубое…

Он — вечный пленник Музыки уже…

Мягкими подушечками пальцев

По дорогам, листьям и карнизам

Он играет шорохи и вальсы,

Исполняет фуги и капризы.

Иногда звучат литавры грома,

В самых патетических моментах…

То легко, то нервно и неровно,

То под свист, то под аплодисменты

Он играет так самозабвенно!

Даже ночью вдруг спешит к роялю.

Музыка, текущая по венам,

Просит, умоляет, чтоб играли.

Лишь опустит он устало руки,

Тишина поднимется туманом —

Вновь его тревожат сны и звуки

О высоком, нежном, несказанном.

И опять минорные аккорды