Анатолий (Джордж) Гуницкий - Осторожно! Играет «Аквариум»!

«Ну а чего же они не знают?» – зачем-то спросите или подумаете вы, читающие сейчас это сочинение – странное – немного одиозное – несколько загадочное – безусловно, не лишенное противоречий – постоянно все сдвигающее с места – явно не прожеванное до полной кондиции мозговыми зубами – и построенное, в сущности, на каких-то не слишком очевидных размышлениях…

Из затуманенных временем воспоминаний так называемого Джорджа.

Пожалуй, это немного трудно – сложно – отчасти даже и невозможно объяснить, считает Джордж. Ведь все, что происходило с «Аквариумом», представлялось тогда и Бобу, и ему, Джорджу, естественным, правильным и закономерным. Они знали – понимали – чувствовали, что иначе и не должно быть Да и не было иначе. Проблемы, конечно, возникали, но они как-то естественно решались.

В один прекрасный день Джордж покинул «Аквариум».

Да, было дело. И не в том было это самое дело, что он не очень-то уж круто – ловко – здоровски – и мастерски играл на ударных. Так себе он играл. С ритмочувством все было в порядке, а вот играл не очень.

Но любил. Да, не слишком совершенно играл. Сам это понимал прекрасно. Но ведь любил, очень любил! И был даже намерен ситуацию эту в корне изменить. Пытался – пробовал ее изменить. Как? Каким образом? Ну подучился бы, в конце концов. Набрался бы экспириенса. Набил бы себе потихоньку руку (и ноги), да и ведь вовсе не жители Олимпа, как известно, обжигают так называемые горшки.

Правда, не слишком понятно, на хрена, зачем и когда им было нужно их обжигать…

Можно, наверное, спорить с утверждением, которое как-то позволил себе высказать Джордж, но оно совсем не лишено отличных, свежих, здоровенных и сочных кусков так называемой истины.

Что же именно сказал Джордж? Да он на самом-то деле ничего и не сказал. Да, не сказал. Никому он и никогда этого не говорил. И не скажет, нет.

А вот с другого side ежели взглянуть, то сразу же станет ясно, что если бы Джордж не покинул в свое время аквариумный круг, то преотлично вписался бы в один ряд с Бобом – с Дюшкой – с Фаном – и, конечно же, и с Севкой. Хотя вместе им, то есть Джорджу и Севе, так и не довелось поиграть в одном составе. Только, наверное, проблемы сосуществования и прочих таких ублюдочных проблем между ними, между Севой и Джорджем, не возникло бы. Однако и Женя Губерман, а потом Петя Трощенков по-своему роскошно – отлично – здорово – классно – круто и даже не слабо вписались в те же самые ряды. Ну а потом появлялись и другие барабанные персонажи, только перечислять их всех – и барабанных, и не барабанных – это долгая и специальная история.

Справочно-комментаторская.

Дальнейшая же жизнь показала, что и иные музыканты потом также порой недурственно вписались в аквариумную хартию. Что и говорить, не каждый музыкант – и уж тут совсем не только в его мастерстве дело мог в эту хартию вписаться. Особенно прежде.

В связи с чем нельзя не сделать достоянием общества высказывание одного идиота, который заявил однажды (точная дата этого высказывания, к сожалению, неизвестна), что в развале ленинградского рок-клуба виновата еврейско-аквариумная мафия. Джордж, когда ему рассказали про эти дивные слова, был и удивлен, и зол немало, потому что, будучи чистокровным евреем, терпеть не может никаких проявлений антисемитизма, и тем более ежели они появляются в рок-н-ролльной среде. А вот Боб, когда узнал об этом, заявил: «Высокий класс! «Аквариум» как аналог масонов. Польщен!»

Когда Боб и Джордж жили на Алтайской, то нередко заходили в гости друг к другу. И продолжалось это из года в год, много лет подряд. Однажды Боб пришел к Джорджу – кстати, глупостями, как угощение друг друга чаем или кофе, они никогда не занимались. Правда, Джордж предполагает, что «угощательно-закусывательной» частью этих визитов, скорее всего, занимались их мамы или бабушки. Когда Боб пришел к Джорджу, то показал ему свое стихотворение, которое он сочинил недавно, в тот же день. А у Боба была с собой гитара. И он тут же сочинил песню. И песню эту Боб спел, и она была кое-как, но записана на любительский пленочный магнитофон. Только вот запись за эти двадцать – тридцать – тридцать пять лет отчего-то не сохранилась. Но Джордж хорошо помнит и мелодию, и грустный, искренний лирический драйв.

Когда-то Джордж вспомнил про эту историю и рассказал ее Бобу. Боб, оказывается, тоже ее не позабыл и даже вспомнил, когда Джордж ему показал, – текст стихотворения. Однако записывать заново теперь не захотел. Наверное, он прав. Сложно воскресить то, что жило и бурлило в 1972 году.

Эта песня не сохранилась. Ее нельзя воскресить. Нет, не жалко. Ведь как бы там ни было, этот день – этот вечер – этот миг – этот взлет остался и сохранился навсегда.

Теперь он никогда и никуда не уйдет.

Джордж мне говорил, что никогда, совсем никогда, совершенно никогда не жалел о своем древнем поступке – то есть о том, что покинул «Аквариум». Тут уж поневоле вспоминаются анналы истории Гуры, рассказывающие о том, что принц Горностай никогда не жалел о несостоявшейся поездке в сторону старого Горного моря. Да, бесспорно – несомненно – скорее всего – наверное – едва ли нет – он, принц, может быть, и хотел туда отправиться. Но так и не отправился. В те славные времена, когда «Аквариум» только начинался, Джордж стал ходить на занятия в музыкальную школу для взрослых, в класс ударных инструментов. Походил. Еще походил. Потом еще чуть-чуть. Даже пользу ощутил – ведь занятия вели опытные, матерые барабанщики. Но потом Джордж перестал ходить в музшколу. Не то чтобы времени не хватало. Просто взял и перестал. Не в кайф отчего-то стало. Не покатило. Finita. Coda.

Боб, когда узнал об этом, был не слишком доволен.

Но и не был особенно расстроен.

Ведь «Аквариум» тогда только-только начинался.

Когда Боб с Джорджем пугали в своем детстве старушек во дворе своими «откровениями» про шизофреников и про чудесные и многоликие маниакально-депрессивные психозы, то примерно тогда – ну или немного позже, в данном раскладе полицейско-ментовская точность происходившего особенного значения не имеет, – юный Пурушотамма умел издавать один очень странный и специальный звук. Да, чертовски странный. С одной стороны, это немножко напоминало смех. Такой специальный смех-зевок с поскрипыванием, что-то вроде гортанного возгласа злодея-великана, страшно обрадованного тем, что он увидел сверху, с вершины своей жуткой горы очередную жертву, которая скоро попадет к нему в лапы. В самом деле, когда Боб этот звук издавал, то Джорджу было понятно, что друг его чем-то весьма доволен. А вот когда хрипло-скрипучее сотрясание воздуха слышал кто-нибудь из других людей, то запросто даже могло возникнуть и небольшое недопонимание. В дальнейшем, в будущем, уже давно ставшем вчера, звук исчез. Он не дотянул до тех времен, когда начался «Аквариум».