Октавиан Август - Поздняя латинская поэзия

Первым в этом ряду тебя, отец мой Авсоний,
Повелевает назвать строй и сыновний мой долг.
Боги пеклись о тебе: олимпийское четырехлетье
Ты отмечал на веку дважды одиннадцать раз. [44] … олимпийское четырехлетье… — т. е. отец Авсония прожил 90 лет (см.: «Эпицедий отцу»), что составляет 22 полных и одно неполное четырехлетие.
5 Все, что отец мой желал, по его сбывалось желанью,
Все, чего он хотел, делалось так, как хотел:
Не оттого, что судьба сверх меры была благосклонна,
А оттого, что умел скромен в желаниях быть.
Был он семи мудрецам подобен не только годами:
10 Он по учению их всю образовывал жизнь,
К честному делу стремился душой, а не к красному слову,
Хоть и в речах он умел высказать знанье и дар.
Было ему дано исцелять людские недуги,
Жизнь больным продлевать, смертный оттягивать срок, —
15 Вот почему и по смерти своей в таком он почете,
Что над могилой его нынешний век начертал:
«Как никого не имел пред собою Авсоний примером,
Так никого не нашлось, кто бы ему подражал».

Следуй ты, моя мать, в которой смешались две крови:
Эдуем был твой отец и тарбеллиянкой мать.
Все совместились в тебе добродетели честной супруги —
И незапятнанный стыд, и трудолюбие рук,
5 И воспитанье детей, и верность законному браку; [45] Ст. 5 в рукописях неполон, перевод по дополнению Эвелин-Уайта.
Твердость твоя легка, строгость была весела.
Ныне на веки веков в объятиях мужниной тени
Смертное ложе лелей так же, как ложе любви.

Первыми мать и отец по сыновнему названы долгу;
Но неужели тебя третьим, Арборий, почту?
Нет! если было грешно назвать до отца тебя первым,
То и грешно не назвать первым хоть после отца.
5 Быть по сему: я поставлю тебя на ближайшее место,
После отца моего лучший из ближних моих!
Ты моей матери брат, ты отцу задушевный товарищ,
А для меня ты один — то же, что мать и отец,
Ибо меня ты учил от младенческих лет и до взрослых
10 Знанью, в котором для нас польза, отрада, краса.
Первым тебя назвала в Палладином деле Толоза,
Первым признан ты был в целом Нарбонском краю;
Здесь ты украсил суды красноречьем латинского слога
И за Гарумной-рекой и за Пиренским хребтом; [46] И за Гарумной-рекой и за Пиренским хребтом … — т. е. не только в Нарбонской (присредиземноморской) Галлии, но и в Новемпопуланской Аквитании и в Испании.
15 Слава отсюда твоя разлетелась по целой Европе,
Константинополь процвел, вверив словесность тебе.
Крепкий памятью, быстрый умом, говорливый, ученый,
Ты для красивых речей тысячи способов знал.
А обо мне ты сказал, узнав мою ревность к ученью:
20 «Кроме тебя, ничего в жизни не надобно мне».
Ты мне предрек, что я гордостью буду твоею и предков, —
Эти твои слова стали моею судьбой.
Ныне, Арборий, обитель твоя — в Элисейских пределах; [47] Элисейские поля — обитель мертвых.
Пусть долетит туда песнь, как возлиянье мое.

Не уставай, моя книжка, в служенье семейному долгу:
Дед мой по матери, твой нынче приходит черед!
Корни, Арборий, твои в стариннейшей эдуйской знати,
Были с тобою в родстве лучшие роды в краю —
5 Там, где Лугдун стоит, где эдуи правят землею,
Где под альпийским хребтом область Виенны лежит.
Но сокрушил завистливый рок и богатство и знатность,
И на тебя с отцом тяжесть опалы легла
В годы, когда Викторин над Галлией был властелином,
10 А Викторину вослед — Тетрики, сын и отец. [48] Викторин (268–270) и Тетрики (270–273) — императоры отложившейся Галлии в эпоху развала империи в III в.
Ты бежал в те места, где Атурр прорывается к морю
И у тарбелльских песков злобно кипит океан,
Здесь ты ушел от судьбы, уже свой клинок заносившей,
Здесь ты с Эмилией жизнь, с бедной невестой связал,
15 Время шло, многий труд собирал немногие деньги:
Хоть и не стал ты богат, все же полегче жилось.
Ты ведь недаром умел, хотя и скрывал это знанье, [49] Ст. 17. Скрывал знанье дед Авсония потому, что астрологические предсказания были официально запрещены как опасные возможностью предугадать смерть императора.
Путь светил расчислять, в звездах читая судьбу,
Ты и мою тогда разгадал предстоящую участь
20 И, записав ее, скрыл, к складню печать приложив.
Ты ее в тайне держал, но нашлась на заботу забота:
Что осторожный скрывал дед, то разведала мать.
Девять десятков лет уже ты прожил на свете,
Но не ушел от стрел неодолимой судьбы:
25 Ранила в сердце тебя смерть тридцатилетнего сына;
Ты, сокрушаясь о нем, выплакал очи свои.
Только и было тебе (ты сказал) утешением дальним,
Что у меня на роду писан высокий удел.
Ныне, в мире ином сопричисленный к избранным сонмам,
30 Верно, ты знаешь и сам все, что сбылось надо мной,
Верно, ты слышишь и сам: это квестор, наместник и консул
Чтит твою память своим благоговейным стихом.

Ныне о бабке моей поведает преданность внука,
Имя Эмилия ей, муж — вышеназванный дед.
Смуглою кожа была у нее, и за это меж сверстниц
В шутку тебе довелось прозвище «Мавры» носить. [50] Мавра (maura) — по-латыни «черная».
5 Сердце, однако, ее чистотою цвело лебединой,
Было белее оно, чем неистоптанный снег.
Без снисхожденья она о постыдных судила утехах,
В строгой душе затаив нравственный некий отвес.
От колыбели меня, с материнского самого лона
10 Ласково ты приняла в твердые руки свои.
Если молитва моя благочестна, о мирные тени, —
Будь этот прах никогда не потревожен никем!

По степеням родства за бабушкой следует тетка,
Мне же тетка была словно родимая мать.
Имя Эмилия ей, а прозвище было «Гиларий» [52] Гилария (лат. hilaris) — веселая, легкая. —
Так она нравом легка и по-мальчишьи резва,
5 Так непритворно она походила лицом на эфеба
И, как мужчина, могла хвори больных врачевать.
Женщиной зваться и быть ты всегда почитала досадой:
Ты предпочла свою жизнь вечной девицей прожить.
Семьдесят лет без семи продолжалось заветное девство —
10 Вместе с жизнью ему смерть положила конец.
Вот ты какою была; и за эти советы и ласку
Я, как матери сын, шлю замогильный свой дар.

Дяди мои по отцу, и о вас я напомню стихами!
Первым ты, о Контемпт, умер в заморском краю. [53] … в заморском краю … точнее, «в Рутупийском», т. е. в Британии.
Много стяжал ты добра, нажитого в превратностях жизни,
Но никому не успел вверить его из родных,
5 Ибо негаданно смерть подошла в цветущие годы,
И о кончине твоей братья не знали твои.
Юлий, наоборот, до старости дожил глубокой,
Много на долгом веку тяжких изведав утрат:
Добрый он был человек, хлебосольный гостеприимец,
10 Мало оставил добра и завещал его мне.
С любящей оба душой, в суровости вашей и в шутке
Схожи вы были лицом, только не схожи судьбой.
В разных местах и в разной чести вы покоитесь ныне,
Но для обоих один шлю я прощальный привет.