Павел Абсолют - Невольница мира. Сборник стихов

Всё равно уж голову на плаху!
Ну а там последнюю рубаху
Снимут, обсудив стяжки и швы…
Скажут: «что-то нитки не новы,
Край не ровен, узок поясок,
Пуговки — и те наискосок
И пришиты левою рукой —
Прямо, чистый ребус, а не крой!
Но, смотрите — с вырезом спина —
Там как будто, родинка видна,
Не одна — какой — то странный код…
Стоп! Бросай топор — пускай живёт»!

Невольница Мира — горошина в ловких в тисках
Бетонных мостов через воды с названием Волга.
Кому до внезапной твоей седины на висках,
Другому, живущему тяжко, сумбурно, недолго?
В нелепом клубке из загадок, запретов, вериг
Легко ли скользить по мерцающей, реющей нити?
И даже простого прозренья единственный миг
Искать и искать… и внезапно найти по наитью.

Не просто брошена, а брошена вовне
Из чрева той земной и Божьей дщери.
Обречена вслепую биться в двери,
Открытые кому-то, но не мне,
Молитву чтить и в Воскресенье верить.
Не просто брошена — обречена терпеть
Капризы и превратности природы,
Панты морали, униженья годы
И ложь родни, и правосудья плеть.
Свои молитвы отпущу под своды
Небес всевышних на всевышний зов,
За край равнин и мнимость биосферы,
Где в небесах, как белое на белом,
На плоскости космических весов,
Лежит моя бесхитростная вера.

Отпусти, мегаполис, туда, где роса
Оставляет слезу поутру.
Твоя горькая пыль забивает и гасит глаза…
Даже жалкий Гуру,
Что нарёк себя всуе посланником Божьим,
Оставляет столицу в дыму
И идёт, перепутав пути с бездорожьем,
Мимо гари во тьму.
И мерещится море, и падает в памяти снег
Пеленой оберега.
Оглянись: может время замедлило бег
По ту сторону снега?

Позабуду о времени. Брошу весло —
По течению легче дорога.
Вот осенняя осыпь ложится светло,
Заметая леса понемногу.
Продолжается день и не кончился путь —
Стылым инеем светятся травы…
Мне бы, Господи, в очи твои заглянуть,
Да не знаю конца переправы.

Всё просится на волю, даже снег
Летит к земле не для пустых утех.
Он кружит над Болотной и Тверской,
Среди надежды алчущего люда,
Не для того, чтобы пришла остуда,
А чтобы окунуться в непокой.
И катится тревожная волна
По площади, и скалит сатана
Свои насквозь прокуренные зубы…
Ему отраден непокой, как блуд:
Лишь заволнуются — он тут как тут.
О, как ему любые смуты любы!
И Божий снег становится тревожен —
Он мечется, пречист… Но невозможен
Неясный путь в безвыход, в никуда…
Стихает гул толпы, и навороты
Речевок, надоевших до зевоты,
Уходят в водостоки, как вода.
А мы с тобой уйдём туда, где снова
Прильнут друг к другу музыка и слово,
И вечер нашей встрече будет рад.
И память возродит иные встречи,
Благословит и примет наши речи,
Былых видений открывая ряд.
Ты говори, не ведая печали,
О том, как чайки вольные кричали
И что шептал шиповник у оград,
Как к полночи, в копилеще просторном,
Лежало небо — чёрное на чёрном
Морском лугу, забыв про звездопад.

Отбросишь суету, притянешь даль,
Пригубишь вечности густого хмеля,
Пересчитаешь дни — уже февраль —
Один короткий месяц до апреля…
Теперь совсем забудь календари:
И солнечный и древний ритуальный,
Пока звезда безвестная горит
И будоражит свет её печальный.
А где-то там, под мраком пирамид,
Конца цивилизации олмеков,
Рисунок неразгаданный сокрыт:
Кольцо — коллайдер нынешнего века.
Ищи пути в тоннелях чёрных дыр,
Предчувствуя вселенной вероломство —
Уже светило падает в надир
И Белый ягуар принёс потомство!

Загадочный, причудливый дымок —
Туманный джин из трубки Дон Хуана,
Окутай! Русский путник изнемог —
Он шел сквозь ночь. Уже бела поляна,
Вчерашняя, что так была пестра,
Душистым мхом вдыхавшая пространство,
Причудница России и сестра,
Измученного распрями славянства.
Вернись дымок! Невыносима быль.
В дурманном сне все прошлое растает.
Упав, как в бездну в сохнущий ковыль,
Усталый путник сладкий дым вдыхает.
Но скоро он очнётся у дорог,
Стократ обматерённых дураками.
А Дон Хуан, и трубка и дымок
За северными сникнут облаками.

Осенним утром, терпким сентябрём
Твой взгляд в окне гостиницы ловлю…
Усталый бармен чистит серебро,
А стрелка приближается к нулю —
Тому нулю, что после единицы…
В столице — десять. Я давно не сплю,
Тебе, Варшава, продолжая сниться
Той каплей польской крови, той моей,
Что хочет быть травой у древних стен
И задохнуться от твоих дождей.
Сентябрь наших встреч благословен,
Моя Варшава. Знаю — ты услышишь
Как я, приемля добровольный плен,
Родство окликну именем Всевышним.

Там, под балконом, столики, дымок,
Весёлый парень выпекает питцу…
Наш Савиньон вспотел и изнемог
Желанием запомнить наши лица.
Играет итальянское вино.
Уже сместилось медленное время.
Кружится говорка веретено.
Хмельная терпкость веселит и греет.
Тугая тьма легко сползает гор.
Торопится поток бурлящ и колок…
Ночной невероятный разговор
еще вершится, страстен, но недолог.
Нам нечем заплатить за эту ночь —
За ближний шепот и за дальний шорох,
И лучше промолчать и превозмочь
Желание запутаться в повторах.

Вид с лоджии: зима, река в снегу,
Прохожие на тропках туренкура…
А где-то там, на дальнем берегу,
Ранима даль и роща белокура.
Гуляет солнце — ореол размыт
Трепещущей, сквозящей атмосферой.
Всё так объёмно… Бог даёт кредит,
А в погашенье принимает веру.
Отсюда, сверху, от витых перил,
От шторы, всколыхнувшейся волною,
Не снега наст, а вечности настил
Мерещатся у ветра за спиною.
Поверю голосу, окликну свет,
Пока гортань для звука не помеха,
В надежде на сомнительный ответ —
Косноязычный краткий отклик эха.
Нет, не запомню смутного числа
Взлетевших птиц, как не запомню часа…
О, Боже, как вселенная мала,
А память нерадива и напрасна!

В предутренний, неповторимый сон
Я ухожу по странным лабиринтам.
Шаги, нездешним звукам в унисон,
Сливаются с потусторонним ритмом.
И голос, вдруг срывается на крик,
И видятся родные коридоры,
И двери открываются на клик
Нетерпеливой мышки монитора.
Там на окне мерещится герань.
Полы натерты, кресла угловаты.
В смятенье время перешло за грань
Реальную, и бесполезны даты.
Зато я вижу каждую деталь:
Пальто в прихожей с ватною подкладкой,
Стекло в узорах — за окном февраль,
В стакане чай холодный и не сладкий…
Крест-накрест в окнах — символом война.
Вот-вот в подвалы позовёт серена…
В простенке фотография видна
Того, кому не вырваться из плена.
Но крик вороний обрывает сны…
Харон — провидец размыкает вежды:
Усталый мир откинул шлейф войны,
Как женщина, совлекшая одежды.