Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Он Зоею ревновал к любезному соседу,
Злой дух толкал его подслушать их беседу.
А Зоею тронула учтивая манера,
Потупилась она под взглядом кавалера,
И наконец ему в ответ на красноречье
Сама напомнила о мимолетной встрече,
Каких-то огурцах, об огородных грядках…
Терзался юноша в сомненьях и догадках;
Глотал слова ее, — из домыслов несладких
Был ужин юноши. Порою так гадюка
Яд высосет из трав и — каверзная штука! —
Клубком свернется вдруг на огородной грядке,
Притихнет, но беда неосторожной пятке!
Так и Тадеуш был хотя спокоен с виду,
Но в сердце затаил ревнивую обиду.

Когда в кругу друзей один сидит угрюмо,
Он заражает всех своею мрачной думой;
Сидели хмурые одни стрелки вначале,
Взглянув на юношу, другие замолчали.

Обижен был на всех за дочек Подкоморий
И не хотел принять участья в разговоре.
Он знал, что дочери красавицы, с приданым,
Невесты первые, — чего же больше паннам?
И разве нету глаз совсем у молодежи?
Молчал, насупившись, Соплица от того же,
Гречеха, увидав, что все сидели молча,
«Ну, трапеза, сказал, не польская, а волчья!»

Молчанья не терпел речистый пан Гречеха;
Беседа для него и отдых и утеха.
Не диво! Жизнь провел со шляхтой на охотах,
На съездах, сеймиках, в хозяйственных заботах.
Привык он, чтоб ему бубнили что-то в ухо
И в тот момент, когда гонялся он за мухой,
И в тот, когда молчал, когда смыкались очи;
Беседы днем искал, не пропускал и ночи:
Молитвы слушал он и сказки вперемежку,
А трубки не терпел, говаривал в насмешку,
Что немцы завели занятие пустое
И онемечить нас желают немотою.
Болтал он целый век, под говор спал, бывало,
А просыпался он, едва лишь затихало.
Так мельник сладко спит под шум многоголосый
И просыпается, лишь замолчат колеса.

Вот Подкомория спросил Гречеха взглядом,
Потом кивнул Судье, сидевшему с ним рядом,
Мол, хочет говорить, а те взамен ответа
Склонили головы: мол, одобряем это.

«Прошу я молодежь, —
заговорил Гречеха, —
Не избегать речей и не бояться смеха!
В молчании жевать лишь капуцины рады {292} ,
Молчащий, как стрелок, что бережет заряды,
И ржавеют они в ружье его без толка,
Л в старину велась беседа без умолка!
С охоты воротясь, бывало, мы в беседе
Хвалили гонщиков, судили о медведе,
А сколько споров шло охотничьих, горячих
О метких выстрелах, обидных неудачах!
Бывало, гомонит веселая орава,
Мила беседа ей, как новая облава.
Я знаю, почему молчите сокрушенно;
Беда нахлынула на вас из капюшона!
Вам стыдно промахов! Стыдиться их негоже:
Отличнейший стрелок промазывает тоже!
Бить метко, пуделять — такая наша участь,
Охочусь с детства я, а промах дав, не мучусь!
Тулощик пуделял, да и послу Рейтану
Случалось промах дать, вельможнейшему пану!
За то, что юноши нарушили порядки
И, зверя упустив, бежали без оглядки,
Забыв рогатину, за это молодежи
Хотя не похвалю, не осужу я тоже!
Кто бросится бежать, когда в руках двустволка,
Не выйдет из того, сказать по правде, толка,
А наобум палить, не подпуская зверя,
Как делает иной, прицела не проверя,
Еще позорнее! Совсем иное дело,
На мушку зверя взяв, стрелять в добычу смело!
Тут, если промах дашь, нет срама в отступленье,
Идти с рогатиной велит не долг — влеченье!
Рогатина стрелкам дана для обороны, —
От века таковы охотничьи законы.
Не стоит горевать о вашей неудаче,
И за столом молчать не следует тем паче!
Прошу вас об одном, ревнуя к вашей славе,
Когда вы вспомните о нынешней облаве,
Припомните наказ, завещанный Гречехой:
Друг другу никогда не будьте вы помехой
И не преследуйте вдвоем одной дичины».

Гречеха только лишь успел сказать «дичины»,
Асессор тотчас же пробормотал: «Девчины».
Кругом раздался смех и крики «браво, браво!»,
Как видно, рассуждал оратор очень здраво!
Одни, развеселясь, воскликнули: «Дичины»,
Другие тотчас же отозвались: «Девчины».
— «Соседки», — прошептал Нотариус. «Кокетки», —
Асессор подхватил, смяв уголок салфетки.

Гречеха между тем далек был от упреков
И оценить не мог улыбок и намеков,
Услышав выкрики, а с ними взрывы смеха,
Задумал насмешить все общество Гречеха.
И так заговорил, налив бенедиктина:

«Напрасно я ищу глазами бернардина,
Чтоб рассказать ему за нашим пиром славным
О метком выстреле, сегодняшнему равном.
Гервазий говорил, что он стрелка такого
Знавал лишь одного, и не было другого,
Но я другого знал. Был на облаве случай,
Двоих охотник спас от смерти неминучей!
Отменнейших стрелков: Денасова, Рейтана, —
Ушли они тогда от гибели нежданно!
Не позавидовав спасителю, магнаты
Кричали в честь его трикратные виваты —
И за столом стрелка вдвоем благодарили,
Кабаньей шкурою, деньгами одарили.
Я очевидцем был и нынче, как нарочно,
Пришлось мне увидать такой же выстрел точно,
Как тот, который спас магнатов именитых,
Отменнейших стрелков, доныне незабытых!»

Судья отозвался, вином наполнив чаши:
«Я пью и за ксендза и за здоровье ваше!
Хоть одарить ксендза деньгами я не смею,
Но порох оплатить с лихвой ему сумею!
Для бернардина я не пожалею туши,
Пусть кормит года два монашеские души!
Но шкуры не отдам, а если мне в продаже
Откажет добрый ксендз, прибегну к силе даже —
Десяток соболей за шкуру дам и боле,
Распорядиться ей хочу своею волей!
Во-первых, честь ксендзу, охотникам на горе,
А кто за ним идет, рассудит Подкоморий
И шкурой наградит достойного, панове!»

Пан Подкоморий тут в раздумье сдвинул брови.
И зашумели все, хвалясь друг перед другом,
И каждый требовал оценки по заслугам
Уменья своего, проявленной отваги.
Юрист с Асессором опять скрестили шпаги:
Один превозносил за меткость Сангушовку,
Другой нахваливал свою Сагаласовку.

«Ты прав, соседушка! — промолвил Подкоморий. —
Во-первых, — честь ксендзу, охотникам на горе,
Кого ж назвать за ним, я сам не знаю, други,
У каждого из вас немалые заслуги.
Все мужеством равны! И все ж из молодежи
Сегодня на двоих нам указал перст божий.
Двоих чуть не задрал Топтыгин на облаве, —
Граф и Тадеуш, вы владеть добычей вправе.
Тадеуш юн еще и сам, по доброй воле,
Как родственник Судьи, откажется от доли.
Трофей получит Граф и, как велит обычай,
Украсит кабинет охотничьей добычей.
Добыча — памятка сегодняшней забавы,
Триумф охотника, залог грядущей славы!»

Оратор замолчал, он думал сделать лучше.
Но Граф был сам не свой, сидел он туча тучей.
При слове «кабинет» он глянул в изумленье
И сразу увидал все головы оленьи,
Ветвистые рога, как будто лес лавровый,
Взращенный для сынов, — наследие отцово.
Портреты предков здесь под сводами висели,
Заветный Козерог, блестевший еле-еле.
Былого голоса — они всего дороже!
От грез очнулся Граф. В гостях он, у кого же?
Наследник Стольника, он гость в своих хоромах
С врагами за столом! Какой ужасный промах!
А пылкой ревности язвительное жало
Обиду горькую еще усугубляло.