Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Восходит нехотя, обычного позднее
Бесцветная заря, незрячий день за нею.
Еще не брезжит свет, хоть ожила долина,
Мгла в воздухе висит, как над избой литвина
Подгнившая стреха, и только там, с востока,
По белому пятну, что движется высоко,
Видать, что солнышко идет по небосводу
И дремлет на ходу, не радуя природу.

И на земле у нас такая же картина:
Позднее побрела на пастбище скотина
И зайцам не дала наесться до отвала,
Они бежали в лес уже с зарей, бывало,
А нынче на лугу, туманами повитом,
Хрустят мокричкою с завидным аппетитом,
Резвятся, прыгают, но вот, завидя стадо,
Бегут во все концы, — спасаться зайцам надо!

В чащобе тишина. Разбуженная птаха,
Почистив перышки, нахохлилась со страха,
Не хочет щебетать, к осине прижимаясь;
У лужи затрещал трудолюбивый аист.
На копнах вымокших вороны-непоседы
Уныло повели зловещие беседы;
Предвестье слякоти крестьянам надоело,
Они давным-давно в полях взялись за дело.

Простая песня жниц разносится над нивой,
Печальная, как день бессолнечный, тоскливый;
Не вторит эхо ей; в рассветной, мглистой рани
Похрустывает рожь, несется кос жужжанье,
Запели косари, жужжанью в подражанье,
Закончив полосы, оттачивают косы,
В такт оселки звучат, как хор многоголосый,
И не видать людей, лишь звон серпов да пенье,
Как голос музыки, невидимой, осенней.

Уселся эконом на желтый сноп лениво,
Откинув голову, отворотясь от жнива,
На перекресток он глядит в недоуменье:
Необычайное на всех путях движенье!

Возы стремительно проносятся с рассвета,
Не догнала бы их почтовая карета!
И брички легкие одна вслед за другою
Несутся во всю прыть нестройной чередою.
Направо поскакал гонец, забыв усталость,
Налево лошадей десятка два промчалось,
И все торопятся проселочной дорогой.
Откуда и зачем? Встал эконом с тревогой,
Пытался расспросить, что означает это,
Но на вопросы он не получил ответа.
Как духи, всадники в тумане пролетели,
И только стук копыт донесся еле-еле,
Бряцанье палашей — еще бы не знакомо —
Все это и страшит и тешит эконома.
В те времена в Литве хотя спокойно было,
Однако о войне молва уже ходила.
Слух о Домбровском был и о Наполеоне.
Уж не французов ли несли лихие кони?
Пустился эконом бегом к судье Соплице —
Хотел вестями с ним скорее поделиться.

Печально поутру в усадьбе после ссоры,
Не раздается смех, умолкли разговоры,
Хоть панна Войская гаданье разложила
И поиграть в марьяж мужчинам предложила,
Но гости врозь сидят, молчат, не балагурят,
Шьют что-то женщины, мужчины трубки курят,
И даже мухи спят.
Не по себе Гречехе,
Пошел на кухню он послушать без помехи
Беседы челяди, и вопли экономки,
И поваренка крик, обиженный и громкий,
Но вскоре предался блаженному покою,
Любуясь на огонь, румянящий жаркое.

Судья строчил с утра, а на крылечке Возный
Нетерпеливо ждал, взволнованный, серьезный.
Судья позвал его и зачитал на месте
На Графа жалобу за оскорбленье чести,
Гервазия винил он в брани и побоях
И наказать просил за дерзость их обоих.
Еще он требовал издержек возмещенье
И в актовый реестр {294} просил внести прошенье.
Повестку огласить еще сегодня надо.
И сердце Возного подобной спешке радо,
Бумагу выхватить из рук ему хотелось,
Он в пляс пустился бы, имей на это смелость!
Процесс предвидел он, все чувства встрепенулись,
Воспоминания в душе его проснулись
О крепких тумаках, о щедрых подношеньях, —
Так старый ветеран, проведший дни в сраженьях
И с инвалидами живущий на покое,
Заслыша зов трубы, готов мгновенно к бою.
«Бей москаля!» — кричит, бросается с постели,
Бежит на костылях, да так, что еле-еле
И молодой за ним угнаться исхитрится.

Протазий в путь спешил скорее снарядиться.
Жупана с кунтушом Брехальскому не надо,
Не для судебного готовился парада.
Куда удобнее рейтузы — путь тяжелый! —
И куртка длинная, на пуговицах полы,
Когда их отстегнешь, так будет по колено;
Ушанку надевал Протазий неизменно,
В ненастье опускал наушники Протазий.
Он палку захватил и в путь пошел по грязи.
Как прячется шпион среди врагов умело,
Так Возный прячется, покуда суд да дело!

И хорошо, что он из дома вышел рано:
Переменился план кампании у пана,
И Возный бы застрял надолго в Соплицове.
К Судье явился ксендз, сурово сдвинув брови,
С порога закричал: «Беда нам с пани теткой!
С той Телименою, кокеткой и трещоткой!
Осталась Зосенька сироткой в детстве раннем,
Соплица Яцек сам следил за воспитаньем.
Договорился он с любезной Телименой,
Особой опытной и доброты отменной,
Но завела она теперь такую моду,
Что только дел у ней — мутить в усадьбе воду:
То льнет к Тадеушу, то к Графу, а пожалуй,
Хотелось бы двоих прельстить кокетке шалой.
Пора нам положить конец ее интрижкам,
Боюсь, чтобы потом не поздно было слишком!
Тогда придет конец твоим переговорам!»
«Переговоров нет! Я кончил с этим вздором!»
«Как? — закричал монах. — В своем ли ты рассудке,
Быть может, пан Судья со мною шутит шутки?»
«То не моя вина, — сказал в сердцах Соплица, —
Граф дерзок и спесив, с ним трудно помириться!
Гервазий негодяй. Суд разберется в деле.
Когда мы в замке все за ужином сидели,
Не знаешь ты, как Граф тогда набезобразил!»
«Зачем же пан Судья сам в этот замок лазил?
По мне, пусть сгинет он, я в замок ни ногою…
Опять поссорились! Да что ж это такое!
Быть может, я еще смогу уладить дело?
На ваши глупости смотреть мне надоело!
Есть поважней дела, чем слушать дрязги эти…
Еще раз помирю!» — «Нет! Ни за что на свете!
Проваливай, монах, и скатертью дорога! —
Прервал его Судья. — Вот ксендз, каких немного!
Над добротой моей ты хочешь посмеяться!
Привыкли своего Соплицы добиваться!
Судились долго мы, чтоб всем на удивленье
Поставить на своем в четвертом поколенье!
И так уж я сглупил, последовав совету,
Созвал третейский суд на смех всему повету!
Не надо мира мне. Нет мира между нами! —
Выкрикивая так, затопал он ногами. —
Пускай попросит Граф, как следует, пардону,
А нет — за палаши! Ответит по закону!»
«А если бы о том узнал твой брат, Соплица,
Он с горя умер бы! Так делать не годится!
Не стану вспоминать ужасного событья,
О зле содеянном не стану говорить я!
Не Тарговица ли вам отдала когда-то
Горешковы поля — имущество магната?
Твой брат раскаялся в ужасном преступленье
И поклялся вернуть наследникам именье.
На Зосеньку давал он деньги, не жалея,
Просил растить ее, одну мечту лелея:
Тадеуша теперь сосватать с сиротою,
Хотел таким путем разделаться с враждою —
Наследство возвратить, но избежать позора».
«Да мне-то что? Ведь я не заслужил укора, —
Соплица закричал. — Я не встречался с Яцком,
Хоть о житье его наслышан гайдамацком,
У езуитов я учился {295} в эти годы
И в свите состоял потом у воеводы.
Мне дали землю — взял и Зоею ради брата,
Лелеял, пестовал, растил, как дочь магната!
При чем же Граф, скажи? Все это бабье дело
Мне, признаюсь тебе, давно осточертело!
Какой же родственник Горешкам фертик жалкий?
Десятая вода на киселе! По прялке!
Смеется надо мной! Так для чего ж мириться?»
Ксендз тихо отвечал: «Есть для чего, Соплица!
Ведь Яцек в легион хотел отправить сына,
Потом оставил тут, на то была причина!
Тадеуш здесь, в краю, скажу тебе по чести,
Полезней родине! Ты, верно, слышал вести,
Которые теперь разносятся повсюду.
Пришла пора о них узнать простому люду.
Война над головой! Об этом знает всякий,
Война за Польшу, брат, а мы с тобой — поляки!
Французов сам видал, над Неманом стояли,
И долго ждать гостей придется нам едва ли…
Ведет Наполеон к нам армию такую,
Какой не видел свет, и я душой ликую!
Ведь польские полки идут в войсках французов,
С орлами белыми! Домбровский… Славный Юзеф!
По мановению руки Наполеона
Соединятся вновь отчизна и Корона».