Екатерина Полянская - Воин в поле одинокий

Он огорчился, но не растерялся,
В себя надумал было заглянуть,
Но расхотел и с силами собрался,
Чтобы враз через себя перешагнуть.

И он шагнул спокойно и упрямо,
Подумав: «На войне как на войне!»,
Но вдруг споткнулся, наступивши прямо
На горло песне, собственной вполне.

Придя в себя, он со своей судьбою
Не спорил больше — всё прошло, как сон.
В себе он разобрался и собою
Остался, в общем, удовлетворён.

Я на левое ухо — Бетховен,
А на правое ухо — Ван Гог.
И герр Питер средь разных диковин
Меня б заспиртовал, если б мог.

Но сравнения падают в лузу,
Словно шарики. Так, например,
Я на правое око — Кутузов,
А на левое — явно Гомер.

Я — Маресьев на левую ногу,
Хоть ты смейся, пожалуй, хоть плачь.
А на правую ногу, ей-богу,
Я — Джон Сильвер, искатель удач.

И без всякого газа и флёра
Я скажу, чтоб прошибла вас дрожь:
Я на левую руку — Венера,
А на правую — Нельсон. Так что ж?

Что там уши да очи — взгляни-ка:
Я на самом-то деле, увы, —
Просто Самофракийская Ника
В отношенье своей головы.

Я — всей душою горя и любя.
Мне же в ответ: «Пойми,
Со стороны посмотри на себя —
Стыдно перед людьми».

И на смиреннейшее «Прости!» —
Дрожь покрасневших век,
Вздох: «Ну когда ты себя вести
Будешь как человек!»

И на отчаянное «За что?» —
Лишь поворот спиной:
«Люди выносят ещё не то —
Так что терпи, не ной».

На вдохновение и на труд —
Только усмешка: «Что ж,
Знаешь, как люди умеют? — А тут
Просто твой выпендрёж».

Но дожила, дождалась наконец —
Знамя победы, рдей! —
Я — с ерундою, а мне: «Молодец!
Всё прям как у людей».

Только вот, как башкой ни крути,
Слышу собственный смех:
«Так притвориться! Так провести
Всех, ну буквально — всех».

Кажется, в гору пошли дела,
А на душе — грешок:
Вроде и впрямь людей провела —
Как-то нехорошо…

Разоблачат — и взведут курки…
Так вот и стой в полный рост,
Пряча то крылышки, то клыки,
То чешую, то хвост.

Безнадёжнейшее сопротивление —
Крестный, а всё же — путь…
Запах ладана, запах тления.
Вспомни — и вновь забудь.

Это — времени колыхание
Гасит мои шаги.
Только прерывистое дыхание,
И — не видать ни зги.

Господи, сколько же раз я пыталась
Выдрать со лба печать…
Что сквозь каменную усталость
Я должна прокричать

В страх, в захрясшие поясницы,
В толщу чужого льда?..
Контрабандист, нарушитель границы —
Вот, кто я есть — всегда.

Болью — живой и горячей — биться,
И, рассыпая звон,
Вдрызг расшибаться об эти лица,
Крепкие, словно сон.

И — всепрощения взор коровий
Скользнёт по казённой стене.
Я никогда не боялась крови.
Просто
есть вещи
сильней.

Вспышками яростной мощи вселенной
Сквозь неживую муть —
Сопротивление, —
благословенно,
Благословенно будь.

Это — бьющий на поражение
И возрождающий вновь
Ток высочайшего напряжения —
Ненависть и —
любовь.

А я сказала: ты забудешь всех.
И ты забудешь всех на самом деле,
Ты спутаешь часы и дни недели,
Сравняешь неудачу и успех,

И подвиг — с нераскаянной виной,
А истину святую — с грешной ложью,
Чтоб странником слепым по бездорожью
Идти за мной.

Тщетно отряхиваясь от бытовой шелухи,
Кажется, в ночь с воскресенья на понедельник,
Я поняла, что рай — это место, где можно писать стихи,
И никто не подумает даже, что ты — бездельник.

Там, в раю, моя фляжка всегда полна
Свежей водой, и, что особенно важно,
Там для меня есть время и — тишина,
И карандаш, как посох в пустыне бумажной.

Можно идти, оставляя чуть видный след,
Вырвавшись из коридоров и кухонь душных…
Самое главное — там начальников нет —
Добрых, злых, жестоких, великодушных.

И вот, когда недожаренные петухи
Готовятся клюнуть, ибо в окне — светает,
Я думаю, рай — это место, где можно писать стихи,
Подозреваю, что там их никто не читает.

«Ужмись!» —
Я старалась,
но места
всё равно не хватало.
«Ещё!» —
словно пружина,
срывалась и била
в первый попавшийся лоб.
«Уймись!» —
Никак не могла
унять истечение жизни.
«Да брось ты!..» —
Бросала.
Но это
был бумеранг.
«Не строй из себя!..» —
если не из себя —
из чего же ещё тогда строить?
«Должна.
Ты должна наступить
на горло собственной песне!» —
И вот
с треском ломаю каблук
об её
железное горло.

Если б я родилась, скажем, в благообразной Германии,
Там, где всё аккуратно — коровы, дома, лопухи,
То любила бы пиво, копила бы деньги и знания,
Уважала законы и вряд ли писала стихи.

Если б я родилась в легкомысленно-женственной Франции,
Там, где так хороши и любовь, и вино, и духи,
То изящно флиртуя, я век не сходила б с дистанции —
Заводила романы и вряд ли писала стихи.

Если б я родилась в золотистой, певучей Италии,
Там, где небо смеётся, а солнце — сжигает грехи,
Там, где зреют лимоны, растёт виноград и так далее,
Я бы пела, как птичка, но вряд ли писала стихи.

Но живу я в России, с глазуньей дар Божий не путаю,
Чтоб в ночи не замёрзнуть, полешки последние жгу,
И люблю непонятно за что эту горькую, лютую,
Неуютную жизнь. И стихи не писать — не могу.

О, как же я их ненавидела —
с яростью зверя,
полного сил
и совершенно беспомощного
перед этой маленькой дрянью —
пулей,
выпущенной с безопасного расстояния
двуногим ничтожеством,
с отчаяньем смертника,
понимающего,
что — не успеть,
что ночь — на исходе,
и это уже — всё.
О, как же я их ненавидела —
этих мальчиков из хороших семей.
Они
разбираются в музыке,
немного рисуют,
пописывают стихи
в юности —
от избытка эмоций,
но своевременно
начинают делать карьеру —
не без поддержки,
однако же — трудолюбиво.
Они
продвигаются
на избранном поприще
без особенных взлётов,
однако —
весьма и весьма,