Юрий Кузнецов - Русский узел. Стихотворения и поэмы

На темном склоне медлю, засыпая,
Открыт всему, не помня ничего.
Я как бы сплю — и лошадь голубая
Встает у изголовья моего.

Покорно клонит выю голубую,
Копытом бьет, во лбу блестит огонь.
Небесный блеск и гриву проливную
Я намотал на крепкую ладонь.

А в стороне, земли не узнавая,
Поет любовь последняя моя.
Слова зовут и гаснут изнывая
И вновь звучат из бездны бытия.

Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землей.

Как только созреет широкая нива
И красное солнце смолкает лениво
За темным холмом,
Седая старуха — великая мати —
Одна среди мира в натопленной хате
Сидит за столом.

— Пора вечерять, мои милые дети! —
Она поминает о сыне-поэте,
О дочке-вдове,
О светлом супруге, безвестно убитом,
О позднем младенце, бесследно зарытом
В кремень-мураве.

Рассвет наплывает по правую руку.
Закат наплывает по левую руку —
И слушают ночь.
И вот, потрясая могильные камни,
Приходят живые: поэт — с облаками
И горькая дочь.

Неполная смерть поднимает из праха
Истлевшие кости… Солдатская бляха
Блестит на одном.
Пришельцы глядят на пустые стаканы,
Садятся за стол и сквозят, как туманы,
Меж ночью и днем.

— Не хлебом единым, — сказала старуха.
И каждому мерит от чистого духа
И мира сего:
Огонь для солдата, лазурь для поэта,
Росу для вдовы, молоко для последа.
Себе — ничего.

Но вот огляделся, как в дальнем дозоре,
Солдат и заметил: — Не все еще в сборе.
Здесь нет одного.
От лона иного, от тучи гонимой,
Он сын мой и брат им, судьбой не любимый.
Вот место его!

— Пускай он войдет, — согласилась старуха.
Из бездны Вселенной до чуткого слуха
Шаги донеслись.
Бродяга вошел, не любимый таланом,
И принял стакан с непроглядным туманом…
Окольный, садись!

Давно я старуха. Мой голос — мерцанье.
Но я б не хотела одно прорицанье
В могилу унесть.
На чресла гадали мне в детские годы,
Что выйдет оттуда предтеча свободы;
Он должен быть здесь!

Бродяга заплакал, вдова зарыдала,
Поэт преклонился, дитя загадало,
Отец отступил…
Все гости пусты и сквозят, как туманы,
Не тронута снедь, не початы стаканы…
Так кто же тут был?

Солдат после смерти печально воюет,
Он редко по старой подруге тоскует…
А встреча близка!
Младенец блуждает в земном промежутке,
Глядит из небес, и играет на дудке,
И пьет из цветка.

Вдове и лежачего горя хватает.
Бродяга бегущую воду хватает
И песни поет.
Но сына-поэта во сне посетило
Виденье и светом уста отворило:
— Былое грядет…

И вновь созревает широкая нива,
И красное солнце смолкает лениво
За темным холмом.
Земля возвращает истлевшие кости,
А память — надежду. Пьют чудные гости
За старым столом:

Солдат за победу, поэт за свободу,
Вдова за прохожего, мать за породу,
Младенец за все.
Бродяга рассеянно пьет за дорогу,
Со свистом и пылью открытую богу,
И мерит свое.

Отпущу свою душу на волю
И пойду по широкому полю.
Древний посох стоит над землей,
Окольцованный мертвой змеей.

Раз в сто лет его буря ломает.
И змея эту землю сжимает.
Но когда наступает конец,
Воскресает великий мертвец.
— Где мой посох? — он сумрачно молвит,
И небесную молнию ловит
В богатырскую руку свою,
И навек поражает змею.

Отпустив свою душу на волю,
Он идет по широкому полю.
Только посох дрожит за спиной,
Окольцованный мертвой змеей.

На базарах сороки-воровки
Не болтают про те времена,
Как я жил на Большой Серпуховке
На кошмарах и ступе вина.

Что за думы на крюк попадались!
Что за сети ловили мой дух!
Что за твари на шею кидались!
Что за бури тягчили мой слух!

За стеною кричала старуха,
И таился у самых дверей,
Напрягая отвислое ухо,
Человек непонятных кровей.

Я лежал и не ведал предела
В фимиаме победной хандры.
И порожняя ступа гудела:
Ты не выйдешь из этой дыры!

Но, не глядя, по русскому нраву,
По широкой привычке своей
Я плевал на забвенье и славу
И на подлую тень у дверей.

— Привет! «— Нет, я не пью». — Удачный день!
«— Ни слова о политике!» — Прекрасен
Отсюда вид. Давай присядем в тень.
«— Все бабы одинаковы. Согласен».
— Я рад тебе. «— Такое время, друг».
— Хоть я устал, но дышится свободно!
«— Оставим эти сплетни на досуг!»
— Я некий подвиг совершил сегодня!

«— Так это ты увел мою жену?»
— Ты прав. Мир тесен, но зачем толкаться?
Бери повыше!.. «— Голову сверну!»
— Я сделал вечный двигатель. Признаться,

Одной «кукушки» не успел достать.
Продай часы. «— А что она сказала?»
— Так, значит, по рукам? «— Пойду искать
Свою жену… и от него сбежала!»

Я спал под терпким сталактитом,
Задрав свой нос.
А между тем, как под магнитом,
Он рос и рос.

Едва упора он коснулся —
Раздался звон.
И от удара я проснулся
И вышел вон.

Чихнул в пронзительные дали
До ясных звезд.
И разом женщины сказали:
— Вот это нос!

Но я уткнулся носом в книгу,
Как бы всерьез.
Сорвало ветром эту фигу:
— Вот это нос!

Я прикрывался то рукою,
То темнотой.
Но не давал мой вид покоя
Молве людской.

За мною женщины бродили
Во власти грез.
И самого не раз водили
За мой же нос!

Я в землю лег, как говорится,
Но он пророс.
На самый кончик села птица:
— Вот это нос!

Люди жили-горевали,
Попугая завели.
Маляра позвать позвали,
Только из дому ушли.

Подошел маляр к дверям.
Попугай спросил: — Кто там? —
Отвечает: — Что за штука?
Это я, маляр!.. —
Ни звука.

Ждет маляр. Опять к дверям.
Попугай кричит: — Кто там? —
Отвечает: — Что за штука?
Это я, маляр!.. —
Ни звука.