Антология - Советская поэзия. Том второй

Я не кричал: «Любимая, вернись!»,
Я не молил, чтоб чудо победило.
Мне к горлу правда прыгнула, как рысь,
И в озлобленье за неправду мстила.

Летят по полю белы кони —
Ветров январских табуны.
Мороз привстал на подоконник
И на стекле рисует сны.

Не сном ли стало то оконце
С деревьями чужих сторон,
Где в темя бьет жестоко солнце,
Где не бывал вовеки он?

Снег летит, как день, как век…
В поле — след, над ним — метели.
Шел сквозь вьюгу человек,
Пробивался к дальней цели.

И прошел, а снег метет, —
Тонут в нем следы людские…
Оставляет след лишь тот,
Вслед за кем идут другие.

Зима, словно античный храм,
Легла руиной перед нами.
Открыты водам и ветрам,
Столбов и стен крошатся камни.

Разрушен мраморный порог,
Прозрачны плиты льдин, как сети.
И постепенно тает бог,
Которого лепили дети.

Заходит солнце в золотых лесах.
Пылают смолы на стволах, как маки,
И, как ручей весенний в буераке,
Сверкает кромка тучи в небесах.

День подает мне огненные знаки,
Но ночь, как взрыв, клубится на горах,
И кажется, что взор твой только прах,
Бесследно исчезающий во мраке.

Нет, сохранят и звезды и цветы
След твоего пылающего взгляда,
Коль он омыт слезами доброты.

Но, если жжет не пламень звездопада,
А ненависть и злобная досада
Твой дух, — страшись грядущей темноты!

Я камень,
Я сдвинут лавиной,
Я в реку обрушился вниз,
Приняв на гранитную спину
Мильоны светящихся брызг.
Рожденный утробою горной,
Водой ледников отбелен,
Для берега стал я опорой
И сторожем
С давних времен.

Я корни столетнего кедра
Тугими узлами скрутил
И ствол его бронзовый щедро
Тяжелою силой
Налил.

Ко мне,
Оторочена солнцем,
Тропинка,
Умывшись росой,
По мшистым пригоркам,
По склонцам
Вбежала девчонкой босой.

Недаром, шершавый и крепкий,
Я взял над грозой перевес, —
Разбил в искрометные щепки
Бушующий молнией лес.

Я камень,
Тружусь я упорно,
Отесанный верной рукой,
И стали пшеничные зерна
Летящей по ветру мукой.

И воду прошел, и огонь я,
Чтоб стать и сильней
И добрей.
Есть в хлебе
На женской ладони
Частица работы моей.

Военные дни отшумели,
И утром,
Седым от росы,
Я внемлю пастушьей свирели
И посвисту мирной косы.

Я камень,
Надежный и вечный,
В горах пролежал я века.
Я первой стрелы наконечник,
Нацеленной
В сердце врага.

Я пред тобой замру без слов,
Таюсь тропинкою окольной,
Которой так бывает больно
От грубой тяжести шагов.

Пахнет темная чаща теплой смолой еловой,
пахнет июльский ветер дальней волной соленой,
солнцем полуденным пахнут ветви сосны суровой,
девичьим тихим дыханьем — мой березняк зеленый.

Если бы стал я незрячим,
если бы ночью туманной
в темные дали чужие меня бы враги увели,
я бы нашел тебя, Родина, по запахам нежным и пряным,
что до меня долетели б от ивовой русской земли.

Я плыву на рыбацком челне,
холодна вода, зелен а…
Вы давно лежите на дне.
Отзовитесь, хлопцы, со дна.
Борька Цыган и Васька Пятак,
огольцы, забияки, братцы,
я — Шестина из дома семнадцать,
вы меня прозывали так.
В том жестоком дальнем году,
чтоб не лечь на блокадном погосте,
уезжали вы —
кожа да кости —
и попали под бомбу на льду.
Непроглядна в путину вода,
не проснуться погодкам милым,
их заносит озерным илом
на года,
на века,
навсегда.

Матери бессонны,
когда дети маленькие.
Матери бессонны,
когда дети большие.
Матери бессонны,
когда дети стареют.
О, святая бессонность!
Чем отблагодарить матерей?
Целовать ли им руки, гладить ли белые волосы, —
поливать ли цветы на их ранних могилах?
Не отблагодарим!..
Как солнце не отблагодарим за свет.
Как землю не отблагодарим за зелень.
Не отблагодарим!..
Надо просто что-то хорошее делать,
что-то доброе,
что-то великое делать, —
тогда улыбнутся и заплачут от счастья
матери, наши матери,
живые и мертвые.

Без березы не мыслю России, —
так светла по-славянски она,
что, быть может, в столетья иные
от березы — вся Русь рождена.

Под березами пели, женили,
выбирали коней на торгах;
дорогих матерей хоронили
так, чтоб были березы в ногах.

Потому, знать, березы весною
человеческой жизнью живут:
то смеются зеленой листвою,
то сережками слезы прольют.

Куда соловей исчезает,
отпев по июню? Куда?…
Кто видел его
и кто знает,
как гаснет над рощей звезда?

В июле трава налитая,
грибной и малиновый лес,
но, в летнем тумане растая,
певун несравненный исчез.

Хватил ли он горькое лихо,
свое потеряв божество,
за харчем когда соловьиха
послала на гряды его?

А может, влюбленно и сладко
мечтал он до осени петь,
но, брошен подругой-касаткой,
поклялся не петь уже впредь?

А может, в урочище затхлом,
где льется вино, как вода,
он пропил с бессмысленным дятлом
свой дивный талант навсегда?

Мой голос не соловьиный,
проста моя жизнь и груба, н
о ночью морозной и длинной
приснись мне воочью, судьба!
Приснись в негодующем гуле
иль в славе, звенящей, как медь…

Смогу ли запеть я в июле,
в июле смогу ли запеть?