Антология - Советская поэзия. Том второй

Гибли вы — на войне, на дуэли,
честь любя.
Скольких я пережил! Неужели
пережил и себя?

Умереть в 37, в 28
Загнать коня!
Вот моя совершается осень,
осыпает меня.

Все леса побурели,
как руда…
Не хочу, чтоб афиши пестрели,
суетились года.

Верю в старость.
Не хочу ничего.
Пусть господня обрушится ярость
на меня одного.

Ибо знаю сурово
и вижу из мглы,
что забили другого
в мои кандалы.

Что другой неповинно
принял пулю — моя была! —
и травою полынной
земля поросла.

Сколько — много ли, мало
проживу-простою?
Смерть чужую душа принимала —
как свою.

Он трагик,
но позорища и срама
изведал чад — привычна клоунада…
«К чему тебе, неблагодарный, драма? —
кричат ему. — Трагедии не надо!»

Один летит
сквозь время прямо к цели, другой,
чуть жив, ползет в пыли, во прахе,
но ведь не зря воскликнул древний эллин:
«Не обогнать Ахиллу черепахи!»

Тот в тень свою сойдет, скучая в блеске, —
и назовут гиганта лилипутом,
а этот с детства носит крыл обрезки,
но их горбом считают почему-то!

…Босым в то утро прибежал я в школу,
Хватил мороз, тропу оледенив,
И белокрылые роились пчелы, —
Пришла зима с гуцульских бедных нив.

Звенел звонок. По снегу необутым
Я шел домой, унять не в силах дрожь.
Казалось, шел я годы — не минуты,
И каждый шаг был — как с ножа на нож.

…Когда тот путь сегодня вспоминаю,
Гуцульщина мне видится в былом,
Что прямо к Сентябрю сквозь даль без края
Идет в слезах по снегу босиком.

Зачем ты мной пренебрегаешь,
На мой поклон не отвечаешь,
Когда тебя встречаю я?
Ведь если любишь ты другого
И моего не слышишь слова,
Признайся мне, любовь моя!

Чтоб сердцу с горя не разбиться,
Ему дам крылья голубицы, —
Пускай взовьется в вышине.
Оно с моим страданьем — знаю —
К родному устремится краю,
К моей карпатской стороне.

За голубым далеким кряжем
Все матери моей расскажет…
Найдет такое зелье мать,
Что быстро исцеляет рану…
И больше я тебя не стану
Ни в снах, ни наяву встречать.

Я от земли неотделим, —
Пахал отец мой эту землю.
Я силу от нее приемлю
Поющим существом своим.
Я рос в родимой стороне,
Как в поле колосок зернистый,
Могучий телом, духом чистый, —
Ведь кровь земли моей во мне.
Мое зерно — слова мои.
Коль их возьмут на сев весенний,
То ждут меня и воскресенье,
И света вешние ручьи,
И урожайной славы час.
Но не хотел бы лучшей доли,
Когда бы их на хлеб смололи
Народу моему хоть раз.

Поэзия, назначено тебе
Ответить сердца слабого мольбе,
Подругой в трудной сделаться судьбе,
Оружьем, побеждающим в борьбе.

Отдать народу правду слов своих,
Свет новых дней провидеть, славить их,
Быть вдохновеньем в битвах трудовых,
Хранить любовь и ненависть живых,

А мертвых славу сквозь века нести.

Ты ж в лавке, вижу, вся в пыли…
Хотел к тебе я подойти
И поклониться до земли.
Но присмотрелся ближе я —
Это не ты, лишь тень твоя!

Люблю я жизни быстрину,
Что так стремительна, бурлива,
И я не прячусь в глушь залива,
Где сор и пена, ил по дну.

На быстрине так трудно плавать —
Волна бросает, сносит, рвет.
Кто прозябает, не живет,
Пускай глухую ищет заводь!

Там на гнилом и вязком дне
Жабье от страха замирает,
А быстрина плоты качает,
Форель играет в быстрине.

Затем с годами мускул туже,
Затем поет душа моя,
Чтоб там, где побыстрей струя,
Мне плыть, а не валяться в луже.

Я славой век не обольщусь,
И гниль мещанского болотца —
Клянусь! — вовеки не коснется
Моих светлейших, чистых чувств!

Он в трещину глухой скалы гранитной
Воткнул березовый засохший прутик
И наказал до тех пор поливать,
Пока не вырвется росток зеленый
И не ухватится когтями почек
За утреннее солнце деревцо…

И, словно крошка соляного камня,
Вода блестела у подножья кручи;
Я посмотрел, и показалось мне:
Слизать ту воду сможет и косуля.
Да разве этот родничок способен
На голых скалах возродить леса?

Он угадал тотчас мои сомненья,
Спросил меня, что вижу я в кринице.
И я сказал, что вижу неба синь.
Он улыбнулся мне: «Какого неба?»
«Того, что здесь, над нами», — я ответил.
«Нет, — крикнул он, — мы видим здесь надир!

Не дар дождя — в гранитном блюдце влага,
Здесь — посмотри! — земля насквозь пробита,
Воды тут хватит целый мир залить!
Тот родничок — поэта вдохновенье.
За то, что ничего в нем не увидел,
Ты в жилы камня кровь свою вольешь,

И никогда об этом не узнают.
Ведь не расскажет дерево немое,
Чем век его питала глубь земли.
Вот так и стих. Никто тебя не спросит,
Из радужного света вдохновенья
Или из тьмы твоей он крови рос!»

Сквозь униженья дым она прошла,
Отвергла стыд по приказанью сердца,
И мне любовь так нежно принесла,
Как мать приносит своего младенца.

Но на руки не взял я малыша —
Меня пугала одержимость эта.
Сверкнула совесть острием ножа —
Зачем я у нее просил совета?

Я зарыдать от радости не мог,
Не смел сказать, что долга не нарушу.
И слово «нет» вонзил я, как клинок,
По рукоять в безропотную душу.

Я знал, что сердце не простит мне зла,
А разум будет защищаться громко.
Она ушла и скорбно унесла
Свою любовь, как мертвого ребенка.