Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Забыть ли день, когда в складском бараке
Мне дали знаменитый котелок,
Пилотку и одежду цвета хаки,
Ремень и пару кирзовых сапог?
Полуботинки скинув без печали,
Я жесткие примерил сапоги.
О, многое они обозначали,
Трудны в них будут первые шаги!

Я раньше жизнью шел как по паркету,
Но мирная окончилась судьба, —
Надевши обувь кованую эту,
Вмиг ощутил я, как земля груба.
Груба земля!
На ней траншей зигзаги,
Обветренные головы камней,
Леса, могилы, топи и овраги, —
В полуботинках не пройдешь по ней!
Крута земля! Когда свистят снаряды,
Готовя для тебя небытие,
В нее вцепиться судорожно надо,
Чтоб не свалиться замертво с нее.
Когда она, как раненая птица,
Крылами бьет — ее и жизнь любя,
Умей в ней так укрыться и зарыться,
Чтоб не зарыли к вечеру тебя.
Она твоих друзей в беде спасала —
Так будь на деле благодарен ей:
По наступленья первому сигналу
Ты оторваться от нее сумей.
Топчи ее, ходи по ней в атаки
И от врага ее обереги, —
Ты носишь гимнастерку цвета хаки,
Подкованные носишь сапоги!

А там уже состав товарный подан,
Уже назначен отправленья час,
Уже отстукан телеграфным кодом
И принят к исполнению приказ,
Уже орудья грузят на платформы,
И недоумевающих коней
Ездовые, ругаясь для проформы,
Ведут в вагоны.
Солнце все сильней
Солдатам спины жжет жарою колкой.
Скрипят ремни, рессоры и крюки,
И пахнут хлороформом и карболкой
Санроты полотняные тюки.

Мы шли на Запад, к битве. По дорогам,
Навстречу нам, к спасенью, на Восток,
Во всем многообразии убогом
Тек бесконечный беженцев поток.
Об отдыхе забыв и о ночлеге,
И день и ночь — с утра и до утра —
Шли пешеходы, двигались телеги,
Грузовики, фургоны, трактора.
А кони ржали зло и беспокойно,
Усталый бык хрипел, как человек,
И, головы понурив, как на бойню,
Брели коровы позади телег.
На нас глядели в сумеречном свете
Сквозь частокол мерцающих штыков
Усталые, неплачущие дети,
Приникшие к бортам грузовиков.
А женщины, лишившиеся крова,
С кругами пыли у бессонных глаз...
О, как они печально и сурово
Смотрели вдаль, как бы не видя нас!

У речки, на холма пологом склоне,
Мы оборонный заняли рубеж.
То было утром, где-то ржали кони,
Был летний воздух радостен и свеж.
И, отражен в воде и с небом сближен,
Не муча зноем, ветром не пыля,
Был мир в то утро чист и неподвижен,
Как будто впаян в призму хрусталя.
А мы окопы рыли, и лопаты
Вонзались в землю споро и легко,
И артогня тяжелые раскаты
Гремели где-то очень далеко.
Прохладны были земляные комья,
На травах спали капельки росы...
Чего-чего я только не припомнил
В те утренние тихие часы!
Недавнее теперь казалось давним, —
Для нас ли это на краю земли
Веселый дождь стучал по белым ставням,
Рассвет алел и яблони цвели...
Для нас ли это птицы в рощах пели,
Звенел ручей и день лукавый гас,
Когда аллей зеленые туннели
В счастливый сумрак уводили нас?

Все ближе бой. Тревожный рев моторов,
И дыма синеватая стена, —
И вот, на землю, как фитиль на порох,
Легла предгрозовая тишина.
Земля застыла в смутном ожиданье,
Все затаилось, замерло вокруг,
Лишь от реки, как тихое рыданье,
К нам доносился булькающий звук.
Там было все, как в небывалом детстве, —
Песок, стрекоз прозрачная слюда,
Но девочкой, забытою при бегстве,
Стучась о камни, плакала вода.
Из выцветшей, из поднебесной дали
Все приближался рокот роковой.
И мы кресты на крыльях увидали
И услыхали падающий вой.
Я ничего не расскажу подробно,
Я помню —
сжало обручем виски,
Мир зашатался, загремел и дрогнул,
И рухнул, распадаясь на куски.
И вновь восстал под пеленою пыли,
И бомбы выли, грохали и выли,
Казалось, вырвав веки нам, чтоб яркий
Вгрызался свет в зрачки усталых глаз,
К слепящим полюсам электросварки
Смерть наглухо приковывала нас.
Нас взрывами мотало и глушило,
Колючий холод бегал по спине,
И, словно буры адской бормашины,
Винты гудели в мутной вышине.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Потом бомбежка кончилась. За нею
Артиллерийский начался обстрел,
Он в непрерывном бешенстве гремел
Все яростней, все ближе, все сильнее.
Бежать бы, врыться в землю бы с размаха
Стать камнем, речки немутимым дном...
О, первый бой, когда в руках от страха
Винтовка так и ходит ходуном!
И черный столб земли, каменьев, дыма
Перед окопом встал неумолимо —
Как черный надмогильный кипарис —
И на мгновенье в воздухе повис.
Меня толкнуло дымом, гарью черной,
Осколок взвыл.
— Нагнись, скорей нагнись! —
Песка сухого брызнувшие зерна,
Как жесткой теркой, по лицу прошлись.
И мой сосед упал на дно траншеи,
А я на миг подумал: «Неужели
Вот это — смерть?»
Да, это смерть была!
На лбу его блеснули капли пота,
И горькая предсмертная зевота
Солдату скулы темные свела.
Но сам я стал солдатом в то мгновенье.
Дыханье сперло злобою в груди,
Тревоги, размышленья и сомненья —
Все в этот миг осталось позади.
В душе проснулась дремлющая ярость,
Спугнула страх и прогнала усталость.

С боями выходя из окруженья,
Мы отступали. Вот она — беда.
Мы шли через пустынные селенья,
Лесами обходили города.
Чтобы создать последнюю преграду
И выиграть великий этот бой,
Дорогами печали —
к Ленинграду
Мы шли, мосты взрывая за собой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На том холме, где сходятся дороги,
Ведущие на запад и на юг,
Построив нас по боевой тревоге,
Держал нам речь угрюмый политрук:
«Довольно мы шатались по болотам!
Пусть здесь придется, по любым подсчетам,
На каждого по нескольку смертей,
Но дальше нам назад дороги нету, —
Мы так должны вцепиться в землю эту,
Чтоб выступила кровь из-под ногтей!
Откуда ни пришли вы — все равно,
Отныне все вы — только ленинградцы.
Вы поглядите да поймите, братцы,
Чтó защищать нам ныне суждено!»

Я не впервые видел стены эти,
Неву, сады и линии оград,
Но в то мгновенье в небывалом свете
Предстал передо мною Ленинград.
Он весь был в легкой предвечерней дымке,
Над шпилями алели облака,
На стенах, словно розовые льдинки,
Блестели стекла, целые пока.
С тех пор таким и снился мне ночами
Непобедимый город мой родной,
Во всем великолепье и печали
Возникший в то мгновенье предо мной!

Я в зимний день из госпиталя вышел.
Шатало, и мотало, и мело,
И хлопал толь на госпитальной крыше,
Как раненого ворона крыло.
Меня б, пожалуй, вовсе доконало,
Меня б метелью вовсе сбило с ног,
Но мне за пачку «Беломорканала»
Шофер попутный в кузов сесть помог.
Он высадил меня на повороте
(Ему направо). Он промолвил так:
«Сначала через кладбище пройдете,
А там уже до города пустяк».
Я шел сквозь вьюгу, напрягая силы,
Опять шатало и сбивало с ног,
И вдаль тянулись братские могилы,
Как насыпи неведомых дорог.
О, кладбища жестоких дней блокады
В морозной фосфорической пыли!..
Там смерть перехлестнула чрез ограды
Волнами свежевскопанной земли.
Там по тропе, шатаясь, точно пьяный,
К могиле плелся с заступом старик,
Там в стороне стоял у черной ямы
Большой, брезентом крытый грузовик.
Там под лопатой, как руда, звучала
Промерзшая болотная земля,
А вьюга выла злобно, одичало
И заметала трупов штабеля...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был грозен и печален этот город,
Тонувший в полумраке и снегу.
В нем поселился голод. Но не голод
Им властвовал, а ненависть к врагу.