Петр Киреевский - Собрание народных песен

Ох, ты, степь ли моя, степь, степь Саратовска!
Далеко же ты, степь, протянулася,
До того ли до села до Царицына,
До того ли до князя до Голицына.
На тебе ли на степи лежала дороженька;
Никто по дорожке не проезживал,
Не проезживал, не прохаживал;
Только шли, прошли два полка солдат;
За солдатами ехали молодые извощики.
Занемог-то, захворал молодой извощичек;
Он наказывает своим братцам, товарищам:
— Ох вы, братцы мои, вы товарищи!
Не помните вы, братцы, моей грубости,
Моей грубости, молодецкой моей глупости!
Заложите-ка, братцы, моих тройку вороных коней.
Вы поедете, братцы, на мою сторонушку,
Вы отдайте коней родимому батюшке,
Вы скажите от меня батюшке низкий поклон,
Моей матушке поклон-челобитьице,
Малым детушкам благословеньице;
Молодой-то жене скажите на три волюшки:
Хоть замуж пойди, иль в вдовах сиди,
Хоть в вдовах сиди, хоть гулять пойди.
Уж мне замуж-то младой не хочется,
Во вдовах сидеть не приходится,
За гульбой идтить, мне убитой быть!

Ах! вы, горы, мои горы, горы Воробьевски!
Ничего вы не поро́дили, породили бел горюч камень;
Из-под камушка растёт част ракитов куст,
На кусте-та сидит млад сизо́й орел,
В когтях-та держит черна́ ворона́;
И он бить-та не бьет, грозно спрашивает:
— Уж ты где, ворон, был, где гуливал?
— Я гулял-та, гулял во дикой степи́,
Я гулял-та, гулял, вон где кустики,
Я видал-та, видал диво дивное:
Что лежит-та, лежит тело белое,
Тело белое, солдатское;
Уж никто-та к телу не подве́рнется,
Уж никто к белому не подша́тнется;
Только вьются тут три ластушки,
Три ластушки, три касатушки:
Перва ластушка вьется — родима матушка,
Друга ластушка вьется, то родна́ сестра,
Третья ластушка вьется — молода жена.
Где мать-та плачет, тут река прошла;
Где сестра-та плачет, тут колодезь бьет;
Где жена-та плачет, тут роса легка;
Взойдет солнушко, роса высохнет:
Молода жена гулять пошла,
Гулять пошла, семерых мужьев нашла.

За рекою за быстрою мужик сено косит,
По другую сторонушку девка воду носит,
Она носит, она носит,
Сама бога просит:
— Создай, боже, создай, боже,
Хошь дождика сильна,
Кабы сено комом село,
Коса изломилась! —
За рекою за быстро́ю стояла береза;
Как под этой под березой убитый гвардеец;
Он убитый, не зарезан, копейцом проколон,
Черевёнчатой желеточкой личико покрыто.
Приходила ко гвардею девка-горожданка,
Черевёнчату желеточку она открывала,
Она открывала, в лице признавала,
В лице признавала, громко закричала:
— Ой, умру-ли, ой, умру-ли я, жива не буду!
Пущай меня не хоронят ни попы, ни дьяконы,
Пущай меня похоронят солдаты-гвардеи!

Уж как шли-прошли солдаты молодые;
Как за ними идут матушки родные,
Во слезах пути-дороженьки не видят,
В возрыданьице словечка не промолвят.
Что возго́ворят солдаты молодые:
— Вы не плачьте, наши матушки родные!
Не взмочити вам сырой земли слезами.
Не наполнить синя моря горючи́ми,
Не утешить командеров словесами! —
Не ясен сокол с тепла гнезда слетает, —
Молодой козак с фатеры соезжает;
Уж не мать, не отец козака провожают, —
Провожала козаче́нька красна девка,
Провожала красна девка сиротинка.
Проводивши козаче́ньку, стала плакать:
— Что дай, боже, козаку да воротиться,
Им по старым фатерам становиться!
Кабы мне ли, молоденьке, прежня воля,
Прежня воля, прежня воля, сизы крылы,
Возвилась бы я, младенька, полетела,
Где бы милого фатера, тут бы села,
Тут бы села, тут бы села, посидела,
Где бы милого кроватка, тут бы пала,
Тут бы пала, тут бы пала и пропала.

Не ясен сокол пролётывал, —
Добрый молодец проезживал,
Он солдатчину проведывал.
У мужика было богатаго,
Два сына были любезные,
А третий-та сын постылый был.
Уж меньшой-то сын расплакался,
Отцу с матерью разжалился:
— Гей, родимый ты мой батюшка!
Гей, родная моя матушка!
Али я вам не поилец был?
Али я вам не кормилец был?
— Сыновья мои любезные!
Вы пойдите во зеленый сад,
Уж вы срежьте все по жеребью:
Большому брату калиновый,
А среднему малиновый,
А меньшому жилому́стовый [10] Дерево жимолость. ;
Вы подите на Дунай-реку,
Кинте жеребьи в быстру реку:
Уж и чей жерёб на дно пойдет,
Тому сыну во солдатушки идти. —
Больши братья пе́рьво кинули:
Уж больших-то братьев жеребьи
Поверх воды они плавают;
А меньшего-то брата жеребий,
А меньшего-то, как ключ, ко дну.
Уж меньший-то брат расплакался:
Отцу, матери разжалился:
— Гей, родимый ты мой батюшка!
Гей, ты, моя родна матушка!
Али я вам не поилец был?
Али я вам не кормилец был?
Бла́слови ты меня, батюшка,
На чужу дальню сторонушку!
Не покинь ты, родной батюшка,
Не покинь ты, родна матушка,
Вы мою-ли молоду жену,
Да со малыми со детками!

На Илью́шеньке смур кафтан,
Здунинай най! [11] Повторяется после каждого стиха.
Крутожёлт тафта [12] Рудожелт (?). .
Что напали на Ильюшеньку
Воры разбойнички,
Что хотят-то Ильюшеньку
Разбить-разгромить,
Во полон полонить.
— Вы отстаньте, воры разбойнички!
Вам меня не разбить, не разгромить,
Ни в полон не заполонить!
Что́ же вам с меня хочется?
Со мной нет ни злата, ни се́ребра.
Вот на мне-то есть одна шубёночка,
Есть шубёночка крутожёлтенька,
Крутожёлтенька, тафта то́ненька.
Они всё-таки от него не отстают.
Они всё хотят разбить-разгромить,
Разбить-разгромить, во поло́н полонить.
Он натягивает струну тоненьку,
Запущает калену́ стрелу́.
Ему жалко их до сме́рти убить.
Запускает стрелу в мать сыру́ землю́:
Где калена́ стрела шла, на косую сажень драла́.

Жил тут был Володимир князь,
У него было ровно десять сынов,
Из них он любил троих сынов,
Бориса любил сына и Глеба,
А третьего Опо́рхала.
Послышал князь Володимир скорую кончину,
Делил он своё царство на́ три до́ли:
Борису отказывал город Киев,
А Глебу отказывал город Ве́ршень,
Опо́рхолу отказывал Чернигород.
Опо́рхолу мало показалося.
Задумал Опо́рхол пиры пировати,
Отца своего, мать поминати.
Поехал Опо́рхол братьев звати:
— Поедемте, братцы, пиры пировати,
Отца своего, мать поминати! —
Борис и Глеб книги расклада́ют,
По чи́слам дела́ разбирают:
— Ох, братец ты, братец Опо́рхол!
Отцу нашему, матери числа не выходят.
— Поедемте, братцы, поскорее:
У меня хлеб-соль припасёные. —
Они ехали болотами, соло́тами [13] Солоть — вязкое, стоячее болото; непросыхающая грязь. ,
Темны́ми лесами и пото́пами.
Середи пути-дорожки становилися;
Опо́рхол долой с коня солезает,
На Бориса ножик вынимает,
Бориса ножём зареза́ет,
А Глеба копьём закалает.
Они ему возмолились:
— Братец ты наш, братец, Опо́рхол!
Коли тебе мало показалось,
Возми ты у нас всё именье,
А нас возми в услуженье:
Мы будем служить как царю и богу! —
Опо́рхол на их слова́ не сполега́ет,
Бориса ножём зареза́ет,
А Глеба копьём закалает;
В боло́та, в соло́та их сволока́ет,
Листо́м, хворосто́м заклада́ет.
Находили на том месте святые мощи;
Провалился Опо́рхол скрозь зе́мли;
Становился столб огненный от земли́ до неба,
Соезжалися попы, архиреи,
Все люди, честны́е химандри́ты,
Подымали святые мощи на головку,
Понесли святые мощи в божью церковь.