Борис Гребенщиков - Серебро Господа моего

Оживление мощей святого битла, вернисаж забытых святынь.
Ты бьешься о стену с криком: «She loves you», но кто здесь помнит латынь?
А песни на музыку белых людей все звучат, как крик воронья.
Тебе будет нужен гид-переводчик, когда ты придешь в себя.

А девки все пляшут – по четырнадцать девок в ряд.
И тебе невдомек, что ты видишь их оттого, что они так хотят.
Спроси у них, отчего их весна мудрей твоего сентября.
Спроси, а то встретишь Святого Петра скорей, чем придешь в себя.

По дороге в Дамаск неземная тишь, время пошло на слом.
И все, чего ты ждал, чего ты хотел – все здесь кажется сном.
Лишь далекий звук одинокой трубы, тот самый, что мучил тебя.
Я сказал тебе все, что хотел. До встречи, когда ты придешь в себя.

Маша и медведь.
Главное – это взлететь.
Пригоршня снега за ворот,
Я знаю лучший вид на этот город:

Маша и медведь.
У нас в карманах есть медь,
Пятак на пятак – и колокол льется,
Но спящий все равно не проснется.

Напомни мне, если я пел об этом раньше –
Я все равно не помню ни слова:
Напомни, если я пел об этом раньше –
И я спою это снова.
Я не знаю ничего другого.

Маша и медведь.
Вот нож, а вот сеть.
Привяжи к ногам моим камень,
Те, кто легче воздуха, все равно с нами:

Есть грань, за которой железо уже не ранит –
Но слепой не видит, а умный не знает:
Напомни мне, если я пел об этом раньше –
Вот пламя, которое все сжигает.

Маша и медведь.
Это солнце едва ли закатится,
Я знаю, что нас не хватятся –
Но оставь им еще одну нить.
Скажи, что им будут звонить
Маша и медведь.

Луна, успокой меня.
Луна, успокой меня – мне нужен твой свет.
Напои меня чем хочешь, но напои.
Я забытый связной в доме чужой любви.
Я потерял связь с миром, которого нет.

На Севере дождь, на Юге – белым-бело.
Подо мной нет дна, надо мной стекло;
Я иду по льду последней реки,
Оба берега одинаково далеки.
Я не помню, как петь; у меня не осталось слов.

Луна, я знаю тебя; я знаю твои корабли.
С тобой легко, с тобой не нужно касаться земли:
Все, что я знал; все, чего я хотел –
Растоптанный кокон, когда мотылек взлетел.
Те, кто знают, о чем я, – те навсегда одни.

Она жжет как удар хлыста.
Вся здесь, но недостижима.
Отраженье в стекле, огонь по ту сторону реки.
И – если хочешь – иди по воде, или стань другим, но
Он шепчет – Господи свят, научи меня
Имени моей тоски.

Между мной и тобой – каждое мое слово;
О том, как медленен снег;
О том, как небеса высоки:
Господи, если ты не в силах
Выпустить меня из клетки этой крови –
Научи меня
Имени моей тоски.

Ты слишком далеко от меня.
Слишком далеко от меня –
Как воздух от огня, вода от волны, сердце от крови;
И вот я падаю вниз, уже в двух шагах от земли:
Господи, смотри.

Ты все мне простил, и я знаю – ты истин;
Но твой негасимый свет гаснет, коснувшись руки.
Господи, если я вернусь, то я вернусь чистым;
Все остальное за мной:
Научи меня имени моей тоски.

В саду камней вновь распускаются розы.
Ветер любви пахнет, как горький миндаль.
При взгляде на нас у древних богов выступают слезы.
Я никак не пойму, как мне развязать твое кимоно – а жаль.

Вот самурай, а вот гейша. А вот их сегун
Рубит их на сотню частей.
Белый цвет Минамото и красный цвет Тайра –
Не больше, чем краски для наших кистей.

Пока несут сакэ,
Мы будем пить то, что есть, –
Ползи, улитка, по склону Фудзи
Вверх до самых высот –
А нам еще по семьсот,
И так, чтобы в каждой руке –
Пока несут сакэ.

Третьи сутки играет гагаку.
Мое направленье запретно.
Накоси мне травы для кайсяку –
Мы уже победили (просто это еще не так заметно).

И можно жить с галлюциногенным кальмаром.
Можно быть в особой связи с овцой –
Но как только я засыпаю в восточных покоях,
Мне снится Басе с плакатом «Хочу быть, как Цой!».

Пока несут сакэ…

Я назван в честь цветов Йошивары.
Я был рожден в Валентинов день.
У меня приказ внутри моей кожи,
И я иду, как все, спотыкаясь об эту тень.

У меня есть дом, в котором мне тесно,
У меня есть рот, которым поет кто-то другой,
И когда я сплю – мое отраженье
Ходит вместо меня с необрезанным сердцем
И третьей хрустальной ногой.

Я был на дне – но вся вода вышла.
Я ушел в тень – я был совсем плохой.
Я просил пить – и мне дали чашу,
И прибили к кресту – но гвозди были трухой.

И теперь я здесь – и я под током,
Семь тысяч вольт – товарищ, не тронь проводов.
Я отец и сын, мы с тобой одно и то же,
Я бы все объяснил – но я не помню истинных слов.

Я назван в честь цветов Йошивары.
Я был рожден в Валентинов день.
Я загнан как зверь в тюрьму этой кожи,
Но я смеюсь, когда спотыкаюсь об эту тень.

Логин – сын плотника. Пароль – начало начал.
Логин – сын плотника. Пароль – начало начал.
Пока ты на суше, тебе не нужен причал.

Сорок лет в пустыне, горечи песка не отмыть.
Сорок лет в пустыне, и горечи песка не отмыть –
Но мучаться жаждой ты всегда любил больше, чем пить.

Когда глаза закрыты, что небо, что земля – один цвет.
Когда глаза открыты, что небо, что земля – один цвет.
Я не знаю, в кого ты стреляешь, кроме Бога здесь никого нет.

Так дуй за сыном плотника. Ломись к началу начал.
Дуй за сыном плотника, жги резину к началу начал.
Когда ты будешь тонуть, ты поймешь, зачем был нужен причал.

Пятьсот песен – и нечего петь;
Небо обращается в запертую клеть.
Те же старые слова в новом шрифте.
Комический куплет для падающих в лифте.
По улицам провинции метет суховей,
Моя Родина, как свинья, жрет своих сыновей;
С неумолимостью сверхзвуковой дрели
Руки в перчатках качают колыбель.
Свечи запалены с обоих концов.
Мертвые хоронят своих мертвецов.

Хэй, кто-нибудь помнит, кто висит на кресте?
Праведников колбасит, как братву на кислоте;
Каждый раз, когда мне говорят, что мы – вместе,
Я помню – больше всего денег приносит «груз 200».
У желтой подводной лодки мумии в рубке.
Колесо смеха обнаруживает свойства мясорубки.
Патриотизм значит просто «убей иноверца».
Эта трещина проходит через мое сердце.
В мутной воде не видно концов.
Мертвые хоронят своих мертвецов.