Борис Гребенщиков - Серебро Господа моего

Дело во мне, дело во мне,
Я прыгал окунем, летал в облаках –
И я понял, что дело во мне.

Как правая нога
Следует за левой ногой,
С тех пор, как я знаю тебя,
Мне не нужен никто другой.
Говорят, тебя нет здесь,
Я слышал, что ты в стороне,
Но если б я не смог достучаться до тебя,
Я бы думал, что дело во мне.

А те, кто говорят, что не знают тебя –
Только ты можешь их спасти.
Ты дала мне этот мир как игрушку,
Я верну тебе его в целости;
Нахожу тебя в нежности ветра,
В каждой набежавшей волне,
Я даже не думал, что такое возможно,
Я не думал, что дело во мне.
А дело во мне.
Дело во мне.

Мама, я не могу больше пить.
Мама, я не могу больше пить.
Мама, вылей все, что стоит на столе, –
Я не могу больше пить,
На мне железный аркан,
Я крещусь, когда я вижу стакан.
Я не в силах поддерживать этот обман.
Мама, я не могу больше пить.

Патриоты скажут, что я дал слабину,
Практически продал родную страну.
Им легко, а я иду ко дну.
Я гляжу, как истончается нить.
Я не валял дурака
Тридцать пять лет от звонка до звонка,
Но мне не вытравить из себя чужака.
Мама, я не могу больше пить.

Мама, я не могу больше пить.
Мама, я не могу больше пить.
Мама, позвони всем моим друзьям,
Скажи – я не могу больше пить.
Вот она – пропасть во ржи,
Под босыми ногами ножи,
Как достало жить не по лжи –
Я не могу больше пить.

Скажи моим братьям, что теперь я большой.
Скажи сестре, что я болен душой.
Я мог бы быть обычным человеком,
Но я упустил эту роль,
Зашел в бесконечный лес,
Гляжу вверх, но я не вижу небес.
Скажи в церкви, что во всех дверях стоит бес –
Демон Алкоголь.

Мама, я не могу больше пить.
Мама, я не могу больше пить.
Мама, вылей все, что стоит на столе, –
Я не могу больше пить.
На мне железный аркан.
Я крещусь, когда я вижу стакан.
Я не в силах поддерживать этот обман.
Мама, я не могу больше пить.

Отрубился в час, а проснулся в три,
Полнолуние выжгло тебя изнутри,
На углу у аптеки горят фонари,
И ты едешь –
Ты хотел бы напиться хоть чем-нибудь всласть,
Ты пытаешься, но не можешь упасть,
И кто-то внутри говорит – это счастье,
Или ты бредишь,

Вкус крови лишил тебя слова,
И к бровям подходит вода –
Где-то именно здесь
Пал пламенный вестник,
И сегодня еще раз все та же среда –
Да хранит тебя Изида!

Ты подходишь к кому-то сказать «Привет»
И вдруг понимаешь, что нет ничего конкретного,
И прохожие смотрят тебе вослед
С издевкой;
На улице летом метет метель,
И ветер срывает двери с петель,
И прибежище, там, где была постель, теперь –
Яма с веревкой;

Так взлетев вопреки всех правил,
Разорвав крылом провода,
Ты оказываешься опять
Там, где всем нужно спать,
Где каждый день, как всегда –
Да хранит тебя Изида!

Все говорят и все не про то,
Эта комната сделана из картона.
И ты смотришь вокруг – Неужели никто
Не слышит?
И вдруг ракурс меняется. Ты за стеклом,
А друзья – в купе уходящего поезда –
Уезжают, даже не зная о том,
Что ты вышел.

И оставшись один на перроне,
Выпав из дельты гнезда,
Теперь ты готов
К духовной жизни,
Но она тебе не нужна –
Да хранит тебя Изида!

И ты слышал, что где-то за часом пик,
В тишине алтаря или в списках книг,
Есть неизвестный тебе язык,
На котором
Сказано все, что ты хочешь знать,
В чем ты боялся даже признаться,
И отчего все святые глядят на тебя
С укором.

Перестань делать вид, что не можешь понять их,
Ты один на пути навсегда –
Улыбнись, растворись
В шорохе листьев,
В шепоте летнего льда –
Да хранит тебя Изида!

День в доме дождя,
Лед и пастис,
Если мы не уснем,
Нам не спастись.

А я пришел сюда сам,
В дом тишины,
И если ты спросишь меня,
Я отвечу тебе на все
Словами луны.

День в доме дождя,
Кап-капли в воде,
Я знаю, что я видел тебя,
Но никак не припомню – где.

Но здесь так всегда,
Здесь как во сне,
Деревья знают секрет,
А небо меняет цвета
На моей стороне.

Я искал тебя столько лет,
Я знал, что найти нельзя,
Но сегодня ты рядом со мной
В комнате, полной цветов,
В доме дождя.

Ум лезет во все.
Ум легче, чем дым.
Но он никогда не поймет –
Спим мы или не спим.

А я пришел сюда сам,
И мне не уйти,
Потому что именно здесь
Сходятся все пути.
Здесь, в доме дождя.

Мы съехали с Макдугал в середине зимы:
Моя подруга из Тольятти, я сам из Костромы.
Мы бы дожили до лета, а там секир-башка,
Но в кокаине было восемь к трем зубного порошка,
Пришлось нам ехать через люк
При свете косяка,
Она решила ехать в Мекку. Я сказал: «Пока».

Не помню, как это случилось, чей ветер дул мне в рот,
Я шел по следу Кастанеды – попал в торговый флот,
Где все матросы носят юбки, у юнги нож во рту.
И тут мы встали под погрузку в Улан-Баторском порту,

Я сразу кинулся в дацан – хочу уйти в ритрит,
А мне навстречу Лагерфельд,
Гляжу – а мы на Оксфорд-стрит.

Со мной наш боцман Паша, вот кто держит фасон,
На нем пиджак от Ямамото и штаны Ком Де Гарсон,
И тут вбегает эта женщина с картины Моне,
Кричит – у нас четыре третьих, быстро едем все ко мне.

У них нет денег на такси, пришлось продать пальто.
Клянусь, такого в Костроме еще не видел никто.
Вначале было весело, потом спустился сплин,
Когда мы слизывали слизь у этих ящериц со спин.
В квартире не было прохода от языческих святынь,
Я перевел все песни Цоя с урду на латынь,
Когда я допил все, что было у них меж оконных рам,
Я сел на первый сабвей в Тируванантапурам.

И вот мы мчимся по пустыне, поезд блеет и скрипит,
И нас везет по тусклым звездам старый блюзмен-трансвестит.
Кругом творится черте-те что – то дальше, то вблизи,
То ли пляски сталеваров, то ли женский бой в грязи,
Когда со мной случился двадцать пятый нервный срыв,
Я бросил ноги в Катманду через Большой Барьерный Риф.

И вот я семь недель не брился, восемь суток ел грибы,
Я стал похож на человека героической судьбы,
Шаманы с докторами спорят, как я мог остаться жив,
Но я выучил суахили и сменил культурный миф,
Когда в село войдут пришельцы, я их брошу в тюрьму.
Нам, русским за границей, иностранцы ни к чему.