Александр Ермаков Зильдукпых - Манна

Съезд тогда прошёл, займ состоялся
И приплыл в казну приличный куш.
Год прошёл и денег не дождался
Знаток мыла и богатый муж.
Лишь через пятнадцать лет вернули
С неохотой, в сутолоке дней.
«Нате, подавитесь!» – Как швырнули.
Был нажим влиятельных людей.
И выходит – поздно или рано
Всем за всё приходится платить!
Власть труда, мандата и нагана
Начинала в рай свой путь мостить.

После съезда Ленин двинул к финнам,
Там его жена уже ждала.
Надю поразила его мина —
Кислая, печальная была.
Ленин был измотан до предела
И на нервной почве похудел:
«Как мне все, Надежда, надоело!
Весь этот бардак мне надоел! —
Он прилег на скрытой финской даче,
(Надя на два месяца сняла),
И, казалось, что сейчас заплачет,
На лице апатия была. —
Был я, Надя, в эпицентре склоки.
Еще больше в партии раскол.
Эти склоки выжали все соки. —
Он поднялся, постоял, пошёл. —
Чуть ли не до драки, представляешь?
И во всех грехах винят меня.
Отзовисты чертовы! Ты знаешь,
Не бывает дыма без огня.
Предлагал не хлопать вновь дверями,
Сделать Думу рупором борьбы,
Обзывали разными словами,
Были все бестактны и грубы.
Если революция пропала,
(Это была проба, проминад),
Тезисы мои провозглашала,
Значит я во всём и виноват!
Эти либералы и центристы —
Псевдо-пролетарские сморчки,
И позёры скользкие – Троцкисты
Испугались. Царские тычки
Их боеспособности лишили,
Стали нерешительно-хитры,
Буржуазных партий наплодили!
Только все метанья до поры.
И в самостоятельность не верят,
Предлагают долгий путь реформ.
А рабочий класс царя все терпит!
Только мы пойдём другим путём.
Помнишь год назад аферу с Думой?
Царь схитрил, чтоб бунт остыл и встал.
Для борьбы дальнейшей были суммы,
Я к бойкоту Думы призывал.
Так и получилось – развалилась.
На подходе Дума номер два…
Надо сделать так, чтоб там имелось
Левое крыло. С трибун слова
Чтоб летели в мир, народ чтоб слышал
Пролетарский рупор – левый блок,
Чтоб в Таврическом сорвало крышу,
Чтобы власть утёрла наш плевок».

За окном, в ночи глаза сверкали —
Пара разных и бесстыжих глаз.
Люцифера речи умиляли,
Под окном топтался целый час:
«Тысяча чертей! О что я слышу!
Это дельный правильный совет —
Чтобы во дворце сорвало крышу.
Почему бы, черт возьми, и нет?»

Слушала оратора супруга
С жалостью, с сочувствием в глазах,
Верная надёжная подруга.
Вспоминая муж тонул в речах:
«Что сейчас меньшевики кричали —
Левый блок, сейчас не до хулы!
Кровь и штык себя не оправдали.
Надо примириться, чтоб признали
Власти нас и легализовали.
Надо выходить из-под полы!
Нет, я за подполье без отрыва
От опоры на рабочий класс,
Но парламент думского созыва
Должен кресла выделить для нас.
Да – подполью! Твёрдо заявляю.
Только мы не секта! – произнёс, —
И впрягаться дальше предлагаю
Только вместе в пролетарский воз!
Говорил решительно и много,
И ладонь на уровне была,
Об одной единственной дороге.
В общем резолюция прошла. —
Он ходил взволнованный и жалкий. —
Надоело, Надя, убежать,
Надоели склоки перепалки».
Надя показала на кровать:
«Ляг, поспи, поспи да успокойся.
Я тебе водички принесу.
Принесу воды, а ты умойся.
Не водицу – божию росу».

«Как меньшевики не понимают,
что нельзя царизму доверять,
что реванш Россию ожидает,
дума будет только усыплять.
Если нам опять объединиться —
Это будет чистый формализм,
В спорах будут головы дымиться.
Здесь я грудью встану за марксизм.
Либералы «эксов» поругали.
Выступил в поддержку только я.
О наследстве Шмита вспоминали.
Вот где ждет дальнейшая грызня.
Ох, продажный Мир! Металл презренный!
И пока парткасса глубока,
Полнится побором постепенно.
Только чует сердце, что пока.
Надоело всё – бои, раздоры…
Отойду от дел, вот так и знай!»
«Ни к чему такие разговоры.
Отдыхай, Володя, отдыхай».

Он опять прилёг лицом побритым
Улыбнулся грустно кое-как.
И жена спросила его: «Сытый?»
«Да». – Сказал глазами, сделал знак.
«Завтра встанешь, будешь как огурчик.
Через месяц будет не узнать.
Добрая хозяйка сварит супчик,
Похлебаем и пойдем гулять.
Милый мой не надо так взрываться,
А не то схлопочешь нервный тик,
И совсем не надо убиваться,
И зачем ты бороду состриг? —
Надя развернула покрывало
И накрыла мужа до плечей. —
Засыпай, тебе вот одеяло.
Завтра, милый, буду я твоей».

Спал народа истинный заступник,
Конспиратор, коммунист, борец,
Взрослый государственный преступник —
Для властей таким лишь был телец.
Чей портрет висел в любой управе,
Кого мог узнать любой жандарм,
Кто был в долгом розыске без права
Приближаться к Невским берегам.
Кто не мог не баламутить воду,
Кто уже семь лет как получал
Из партийной кассы год от года,
И кого ЦК оберегал.
То, что мама сыну присылала,
Он в кармане внутреннем топил
И на жизнь вполне ему хватало,
И верхушка верхняя не знала.
Разделенье денег означало,
Что совсем не плохо Ленин жил.
В старом и прекраснейшем Париже,
Рядышком с квартирой, где он спал,
Ленин отыскал для денег крышу
И в кредит Лионский передал,
В банк надежный денежную массу,
Все финансы на текущий счет —
Для борьбы и нужд свою парткассу.
И за переводом перевод
От богатых спонсоров спешили,
Плюс отдельно помощь от семьи,
За труды награды приходили —
Гонорары. В общем на свои
Так любил маршруты путешествий,
Средиземноморье, горы Альп
Генератор мыслей и сентенций,
Реформатор, красный эскулап,
Автор нас эпохи атеизма —
Саженцев без прошлого, корней,
Автор диктатуры, сталинизма,
Автор утопических идей,
Лозунга: «Чем хуже, тем и лучше».
(Подтвердил четырнадцатый год).
Сытый буржуин с мясистой тушей —
Главный враг народа. И народ,
Чтобы подчеркнуть происхожденье
Стал ругаться, драться и пошлить.
Наступала эра обедненья —
Хорошо, а значит бедно жить.
И домовладелец из Парижа
О счетах Ульянова узнал,
И при встрече кланялся все ниже —
Мелких буржуа он уважал.

Ленин ненавидел жизнь в коммуне
И стеснялся посторонних глаз,
Капитаном был всегда на судне
И открыто повторял не раз:
«Не терплю я, Надя, общепиты,
Все тебе заглядывают в рот,
Скатерти всегда едой залиты».
Был брезгливым он на этот счёт.
Но ходить на общие обеды
Вынуждал их пролетарский дух,
Ноздри раздувать, жевать котлеты,
Отбиваться от толстенных мух.
«Не люблю я за столом беседы,
Там о деле не поговорить.
Ох уж эти общие обеды!
Лучше дома что-то проглотить».
Много он сменил квартир отдельных
И везде на окнах шторок щит.
Рядовых соратников партийных
Ждали грязь, ночлежки, общепит.
И бывали случаи такие —
Слабый большевик с ума сходил,
Кто вагоны разгружал большие,
Кто тележки с утварью возил.
И смотрел Ильич на это дело
Сквозь великих пальцев пятерню:
«Ну сошёл с ума – знать, надоело
Ждать, терпеть. Себя я не виню.
Мы, друзья, не армия спасенья
Слабаков и разных простаков,
У кого вдруг лопнуло терпенье.
Ценному «имуществу» готов
Помогать и средствами и словом,
Если видно, что товарищ наш.
Ничего, что первый блин был комом.
Через десять лет возьмём реванш!»
И с женой частенько прибеднялись.
В письмах часто было: «Трудный час.
Мы опять прилично издержались.
Так нельзя! А ну спасайте нас!»
Тянуть средства, часто прибедняться
Заставлял их времени зигзаг.
Друг-читатель, нечего смеяться,
Поднимался неимущих флаг.
Ничего здесь нет, мой друг, смешного.
Был на флаге мужичок босой —
Символ того времени больного,
Человек с протянутой рукой.
(До сих пор над бедною страною
Этот флаг полощет на ветру,
Нищета с протянутой рукою
В переходах шепчет: «Быть добру».)
И вождю нельзя было иначе,
Бедный люд не понял бы вождя.
Ленин крепко спал на финской даче
Под шуршанье майского дождя.
Но, признаться, был он экономный
И не прихотлив, и не транжир,
Тратил лишь для пользы, очень скромно,
Был непьющий, не ходил в трактир.
Был усидчив Ленин и работал
Очень часто просто на износ,
До седьмого образного пота,
Не терпел дымящих папирос.
В кабинете был всегда порядок,
Быт другой его не волновал,
Соблюдал он строго распорядок
И с зарядки день свой начинал…