Александр Величанский - Под музыку Вивальди

На дворе ноябрь, но лето
еще теплится в Алмати.
Яблоки – в ветвях зеленых
и фонарики хурмы,
но чем выше, тем рыжее
горный лес, а выше иней,
выше – снег: чреда сезонов
вертикальна – до зимы.

Кабаны, медведи, лисы,
зайцы, серны – все со снегом
в горных зарослях столкнутся
вскоре и усвоят ясно
смысл его, как смерть, холодный,
но – дурная иль благая —
снега весть достигнет редко
обитателей долины.

Вепри? – нет: за перевалом
они кроются: лезгины
по старинке мусульманской
не едят свинину их…
Рай свиной! Эдем кабаний!
Нет земли обетованной
лишь бедняге человеку,
убивавшему святых.

Ночь, конечно, очевидней
дня цветного. Кто же мрака
не заметит? Только ночью
нам вселенная видна.
В ночь отчетливее речи
той воды высокогорной
в час, когда душою чистой
с кем-то говорит она.

За горой восточной где-то
встало утреннее солнце,
но еще лежит в Алмати
тьма ночная. И роса
полновесна. Гонит стадо
в темноте пастух. Но в небе
на глазах созвездья гаснут:
выцветают, как глаза.

От зимы зимою, братцы,
никуда нам не укрыться.
На вершинах гор окружных
снег лежит. Но он растает.
Лишь с шестым по счету снегом
настает зима в Алмати
теплая для нас – пришельцев
из страны шестого снега.

Не видны – слышны скорее
гор аккорды – на октаву
или выше или ниже
горизонт неугомонный.
Этой музыкой от зренья
скрыта сини монотонность —
беспросветная пустыня
неприкаянного неба.

Высоко на горных кручах,
как шаман, кричит и скачет
о, почти отвесных речек
полудикая вода,
что влачится по долине
нищенкой в отребьях пены
с известью кавказской в сгибах
утомленного хребта.

Но и здесь печальна осень.
В огородах чахнет чала [16].
Ночь приходит в гости рано
и гостит подолгу, но
еще с яблони могучей
не стряхнул мальчишка яблок,
и, как клад, уже зарыто
в землю новое вино.

Почвы серой и зернистой
россыпи и впрямь златые.
Но дороже злата летом
серебристая вода:
меруэ [17]ее мгновенно
превратит в вино, как в Кане
Галилейской иль в сациви
превращает без труда.

Утро. Горы неподвижны.
Нежен свет. Какой-то малый
на околице деревни
зло швыряется камнями
в некую собаку – каждый
раз собака отбегает
от камней, но неизбежно
возвращается… В чем дело?

Как в любой другой деревне
укреплен среди Алмати
на столбах, для пытки годных,
лик великого тирана,
и глядит аляповато
на крестьян земляк великий,
что за общий счет написан
неким местным богомазом.

Взобрался соседский мальчик
в крону яблони старинной,
словно в рай – в большую крону
погрузился глубоко,
словно в воду. Камнепадом
яблок град по травам скачет,
и от яблони родимой
катится недалеко.

Мрак предутренний – старухой
обернется иль собакой.
И крестьянин погоняет
утро, словно жеребца.
Вмиг дороги, словно реки,
зазвучали. Даже тени
на роскошном горном ложе
не залеживаются.

Вырубить в горах окрестных
несколько каштанов, срезать
ветви с желтизною листьев
и до голой древесины
обтесать стволы литые —
пусть с горы, ветрам открытой,
волоком лошадка стащит
балки будущего крова.

Или быть веселым старцем —
плясуном и балагуром,
но рассказывать в застолье
осенью про виноградник:
«До меня ль ему? – от родов
он, как баба, отдыхает.
Я ж тоскую: что ни день я,
а пойду его проведать».

Иль зайти к соседу утром
попросить помочь в работе,
от участия в застолье
отказавшись церемонно,
церемонно согласиться
нового вина отведать
и до поздней ночи славить
дружество и труд совместный.

Или сшить такую бурку,
чтобы бурку не пробила
дробь, ни малого калибра
пуля, чтоб постлавши бурку
и укрывшись буркой той же,
путник спал или охотник
до утра средь снежной бури,
как под кровом, безмятежно.

Иль старухами вкруг жарких
углей на горе собраться
зябким вечером – судачить
о делах, соседях, ценах,
свадьбах, похоронах, родах,
ну, а главное, – справляться,
кто кого иль одурачил,
иль не смог – дурак несчастный.

Или стариком бессильным,
когда все ушли по делу,
оставаться в доме гулком
приглядеть за малым внуком
и сидеть неколебимо,
неподвижно, вспоминая —
что? – а то, что нам, возможно,
и вовеки не припомнить.

Если ж молод ты, как утро,
в тесных «рэнглеровских» джинсах
ты на корточках с дружками
посиди на перекрестке
улочек, смеясь, толкуя
о «фиатах» и справляясь,
кто кого иль одурачил,
иль не смог – дурак несчастный.

Иль пируй с заезжим гостем,
дом открой родне иль другу,
чин веселья соблюдая,
как завещано от предков —
что за снедь, вино, а тосты! —
так сплелись в них ложь и правда,
как влюбленные сплелись бы,
если б их никто не видел.

Иль поймать лису (в капкане —
лапка, а капкан – на жерди)
и показывать соседям:
свежей шкурою своей
поднимает пыль лисица
и к земле родимой жмется,
безвозвратно озираясь,
но не глядя на людей.

Или бросив молодую
и неспешную работу,
за ворота выйди: тащит
по земле сосед лисицу.
На глазок прикинь: стара ли,
а коль молода и самка,
пни под хвост ее для смеха
модного носком ботинка.

Или будь самой лисицей:
из родной норы спускайся
за курятиной в Алмати,
привыкай к повадке той,
что присуща псам и людям,
чтоб капкан заржавый щелкнул
иль в горах зеленых, рыжих
грянул выстрел голубой.