Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Этот край ветхозаветен:
здесь, как блик земного рая,
по словам Екклесиаста,
«сладок свет», как виноград.
Если ж лозы портят лисы —
их поймав, как Соломон вам
рек: «возлюбленным несите
лис и свежих лисенят».

Иль будь осликом, который
целый день идет, который
целый воз везет, который
почему-то на щенка
вдруг походит, а походка
у него грустна, как песня
грустная: и груз несносен,
и дорога далека.

Или стань таким шофером,
как Коро [18]– в его машине,
как в утробе материнской
пребываешь ты, хоть мчится
он быстрее, чем дорога
успевает мчать навстречу —
только Роберт Лукашвили
мог бы с Ястребом сравниться.

Или с девушкой (с невестой)
вечером на новой «Ладе»
выехать к мосту чрез русло
каменистое Инцобы,
чтобы видно было с кручи
в Сабуэ – селе напротив —
светомузыки в машине
межпланетное мерцанье.

Есть у каждого в Алмати
кличка: Кундза будет Кундзой
весь свой век – не станет древом
тот, кто вживе прозван Пнем;
Бэхви (лодырь, недотепа)
не ленился б, если б не был
прозван Бэхви, как источник
им же найденный потом.

Иль пойти взглянуть, как строит
новый дом Зураб Кикнадзе
(он хоть здешний, но в Тбилиси
жил весь век свой, бедолага)
и чуднее его дома
нет в Алмати… Книгочей он:
видно вычитал из книжек
острой крыши очертанье.

Иль испечь в старинном тонэ [19]
хлеб старинный, как преданье,
и хрустящий полумесяц
отнести приезжим людям
городским: пускай надломят
неумелыми руками
этот хлеб, что по-грузински
«хлебом матери» зовется.

Или взять и побраниться
с этим увальнем-соседом —
ведь сосед – твой рок, а кто же
до конца судьбой доволен?
Слушай, надо же когда-то
душу отвести… И разом
оборвать поток проклятий:
свиньи! свиньи в огороде!

Иль красавицею местной
будь – средь бела дня звездою —
потонув во взоре черном
собственном, и век одна
ты пребудешь даже в толпах,
неподвижна и в движенье,
словно молнией, своею
красотой поражена.

Или будь вдовою – что же
делать? – в меру безутешной,
скорби чин благопристойно
соблюдая: слезных рек
берега тверды – из взора
лишь печаль течет незримо…
Что на свете тяжелее
покрасневших вдовьих век?

А ведь мы еще недавно
у покойного гостили…
Строгое его радушье
походило… на закон.
Был он стар, но прям и древним
был достоинством исполнен
и безмолвием – к безмолвью
привыкал заранье он.

Или к родственнице дальней
подрядись сложить палати [20].
От доходной работенки
заскорузли и разбухли
руки у тебя. Но русских
слов армейское звучанье
ты забыл так прочно ныне,
что не понял бы команды.

Быть работником отменным
трудно здесь – еще труднее
быть лентяем – длинной тенью
день ползет за ним. Молвой
здесь пронизан всяк. И все же,
как в любом краю, труднее,
ах, всего трудней, батоно,
просто быть самим собой.

Лишь в Алмати в предрассветной
тьме я понял: по-грузински
петухи кричат в Алмати
так же, как в краю любом —
их Господь затем и создал,
чтоб по всей земле кричали
на наречии грузинском
о Пришествии втором.

Алматинские крестьяне
твердо верят в землю предков,
прочно верят просто в почву,
благодать для них вода,
верят в небо, верят в горы
и в платан священный верят,
свят для них св. Георгий
и Тамар для них свята.

О рождении Гомера
семь исчезнувших навеки
городов доныне спорят.
Но в укор чужой вражде
всяк грузин святой царице
и воительнице всюду
поклоняться может: тайно
прах Тамар зарыт везде.

Бог живет в горах – известно —
и в большом нагорном небе.
Из-за туч нагорных зорко
он взирает: вот долина,
вот известные до мысли
душ держатели – людишки…
Но, как благодать, огромна
гнева Божьего лавина.

Очертанья гор старинных,
лиц старинных очертанья,
словно надпись на забытом
языке… Открыть секрет
очевидный не удастся
даже пылкому Рамазу…
Мало ль на земле загадок,
а отгадок вовсе нет.

Поелику прочно связан
всяк грузин через обычай
с историческою далью —
памяти не утомив,
может жить он средь преданий
древних, как в бетонном доме,
и истории печальной
предпочесть цветастый миф.

С небесами селянина
цепь очажная связует:
на цепи – котел семейный,
пар съедобный – над котлом…
Цепь была той вертикалью,
что Иакову приснилась,
но зачах очаг, и все же
ХРАМ грузина – отчий дом.

С пышных гор, что к ночи солнце
спрятав, утром возвращают,
злые дэвы не спускались
в наши мирные места,
рыжей Дали не видали
в виноградниках окрестных,
но от древнего платана
тень священная густа.

Ах, не вздумайте, батоно,
покупать домишко этот!
Он хоть дешев – с дешевизны
этой вряд ли будет прок.
Говорит вещунья наша,
а уж ей-то можно верить:
над землей, где дом построен,
злобный тяготеет рок.

«Э! Никто в домишке этом
не живет и жить не будет —
коль очаг твой на заклятом
месте – горек его дым».
Но стоит домишко – садом
одичавшим зарастает:
надо ж где-то приютиться
наконец и духам злым.

Если же на галерее
под лозою виноградной,
где янтарной кукурузы
свалена початков гроздь,
средь чурчхел, рядком висящих,
есть сосульки покороче,
значит в доме есть ребенок —
есть из будущего гость.