Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

Следующий доклад, сделанный на секции, был опубликован и вошел в число классических работ о символизме – доклад Н.К. Гудзия «Тютчев в русском символизме» (20 мая) [649].

Второе полугодие 1927 и весь 1928 г. прошли под знаком столетия со дня рождения Л.Н. Толстого, почему заседания, посвященные символистским темам, были преимущественно связаны с другими подсекциями и комиссиями, и мы лишь перечислим их. В комиссии (ассоциации) по изучению творчества Блока прозвучали доклады В.В. Гольцева «Блок и Брюсов» [650], Е.Ф. Книпович «Блок и Герцен» и В.Д. Измаильской «Врубель в творчестве Блока» (не опубликованы), в подсекции теоретической поэтики – «Стиль Андрея Белого (в связи с гоголевской традицией)» А.В. Алпатова. 18 и 25 октября, 1 ноября в комиссии художественного перевода обсуждался брюсовский перевод «Фауста». Сперва о нем делал доклад И.К. Линдеман, потом С.М. Соловьев, а в третий день было обсуждение [651].

Собственно в подсекции русской литературы сделали свои доклады (текст первого сохранился) тогдашний аспирант ГАХН, а впоследствии главный советский специалист по литературе начала ХХ века Б.В. Михайловский («О роли лейтмотивов в истории русского символизма»), а также В.Е. Беклемишева – «Леонид Андреев и символизм». Кажется, решительно никому не понравился доклад П.А. Журова «Основной миф С. Клычкова (К вопросу о судьбах русского символизма)». Даже чрезвычайно корректный Н.К. Гудзий после дежурных похвал говорит: «Мифический элемент в творчестве Клычкова является органическим моментом в его миросознавательной системе. Однако, когда речь идет о ранних поэтических опытах Клычкова, можно говорить лишь о некотором вылущивании из литературной стилизации основ мифологического мышления. В переломе к прозе и в успехе Клычкова на этом пути оппонент видит существенное показание. По отношению же к “ранним песням” позволительно спросить, какое право мы имеем утверждать, что во всех его Лелях и Ладах больше органической мифологии, чем у Бальмонта в “Зеленом Вертограде” и даже у Любовь Столицы? В таком случае наряду с Клычковым пришлось бы говорить и об имажинизме Есенина, окрашенном мифологией. Может быть, в ранних стихах Клычкова, значение которых докладчик преувеличивает, мы имеем дело с мышлением, воспитавшимся в силу каких-то литературных традиций» [652]. Этим, как кажется, все положения докладчика рушатся.

Последние доклады, о которых у нас имеются сведения, относятся к 1929 году. В начале года – обстоятельные, но еще очень уязвимые работы аспирантов – Б.В. Михайловского «Из наблюдений над стилем русского символизма (грамматические категории и стиль)» и А.А. Штейнберг «Журнал ”Весы” в оценке журнальной критики», а 22 ноября доклад известного нам лишь книгой «Пушкинские уголки Псковской губернии» (М., 1924), на которую краеведы до сих пор ссылаются как на надежный источник, Ф.А. Васильева-Ушкуйника «Федор Сологуб в работе над “Мелким бесом”» [653].

Наконец, самый последний связанный с символизмом вечер, о котором что-либо известно, состоялся 22 декабря 1929. Он назывался «Народная поэзия, средневековая поэзия, поэзия ашугов, новая армянская поэзия в переводах Брюсова, Шервинского, Вячеслава Иванова», где чтение переводов сопровождалось докладом И.М. Брюсовой «Валерий Брюсов над поэзией Армении». Опубликовавшая эти сведения Т.Ф. Нешумова цитирует реплику Д.С. Усова: доклад «дает историю работы В.Я. Брюсова в литературно-биографическом окружении. Однако интересно было бы углубить вопрос о соотношении элементов работы: служебного дословного перевода, фонетической транскрипции и метрической разметки. Встает вопрос о принципе художественного перевода с неизвестного переводчику языка, поскольку лингвистические познания в армянском были у одного В.Я. Брюсова и поддерживали его интегрирующую работу – для большинства же остальных переводчиков слагаемые были все же меньше суммы. Принцип этот интересно сопоставить с работой Жуковского, Ходасевича, Людв. Фильда. Необходимо далее учесть суждения армянских филологов о “Поэзии Армении” в ее законченном виде. <���…> И.М. Брюсова отмечает, что восстановить работу В.Я. Брюсова в том плане, как это указано Д.С. Усовым, – осуществимая и заманчивая задача» [654].

1930 год уже практически пуст. С начала 1929 года ГАХН начинают всячески преследовать, к середине 1930-го она фактически ликвидирована. Но в период, так сказать, «посмертного существования» в составе ГАИС из работ подсекции был сложен сборник «Русский символизм», в настоящее время хранящийся в ОР РГБ, публикация материалов из которого уже началась и, мы надеемся, будет продолжена. Помимо этого вполне заслуживают внимания и другие доклады, сохранившиеся в различных архивах.

В п е р в ы е: Русская литература и философия: Пути взаимодействия. М.: Водолей, 2018. С. 461–475.

Деятельность Государственной (до 1925 г. Российской) Академии художественных наук в последнее двадцатилетие стала предметом внимательного изучения [655]. В совсем недавно вышедшем двухтомнике [656]и на сайте http://dbs.rub.de/gachn/index.php?pg=17&r0=2&l=ru (дата обращения: 19.05.2017) можно найти массу материалов, относящихся к деятельности этого учреждения. Однако далеко не все существенное для истории русской культуры попало в поле зрения авторов. Так, составитель раздела «Литература и художественная форма» в упомянутом двухтомнике А.Н. Дмитриев начал предисловие к разделу так: «Публикуемые в этом разделе материалы отражают деятельность Комиссии по изучению проблемы художественной формы Философского отделения ГАХН» [657]. Между тем уже в октябре 1921 года была образована Литературная секция под председательством М.О. Гершензона, первоначально составившаяся из комиссий: 1) по изучению русской критики; 2) по изучению Достоевского; 3) по изучению теоретической и исторической поэтики и методологии литературы; 4) по описанию архивных материалов [658]. 3 декабря 1923 г. структура секции была реформирована, она стала состоять из трех подсекций: 1) теоретической поэтики; 2) истории литературы; 3) фольклора. В июне 1924 г. появилась также подсекция критики и литературоведения (с начала 1925 г. прекратившая существование), а в 1924/1925 академическом году возникла подсекция западной литературы и комиссия художественного перевода [659], к секции примкнула Ассоциация по изучению творчества Александра Блока [660], в 1927/1928 академическом году преобразовавшаяся в Комиссию по изучению творчества Блока в составе Литературной секции. Доклады слушались также на пленарных заседаниях секции. С начала 1925/1926 академического года появилась Комиссия по изучению Живого слова [661].

Как видим, структура Литературной секции была весьма разветвленной и деятельность велась чрезвычайно активная. Однако в основном делались доклады о литературе прошлого (в том числе и близкого), современная же русская литература была вовсе непопулярной. Просмотрев опубликованные материалы, мы обнаружили в списке научных докладов лишь несколько, посвященных этой теме: 7 октября 1924 года М.П. Столяров прочитал доклад «Кризис современной русской литературы», 6 октября 1924 – В.Б. Шкловский «Современная русская проза», 25 октября 1925 – Г.А. Шенгели «Опыт социологического и морфологического анализа стихов Маяковского», 4 декабря 1925 – Н.В. Волькенау «Лирика Михаила Кузмина», 10 июня 1927 – Н.Н. Лямин «Некоторые особенности поэтики Леонова», 7 февраля 1927 – Ф.И. Коган и М.П. Малишевский «Проблема рецитации поэтов и напевный стих И.С. Рукавишникова», 23 марта 1928 – П.А. Журов. «Основной миф С. Клычкова», 25 мая 1928 – А.В. Алпатов «Стилистика Андрея Белого». Вот и все, если не считать двух докладов С.Н. Дурылина об А. Добролюбове, который был жив, но воспринимался как уже давно ушедшая в историю фигура.