Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

К тому моменту, когда меня приняли во МХАТ, в студии «Человек» шел спектакль «Эмигранты» по Мрожеку. Он начинался в 10 вечера, на сцене два актера — Козак и Феклистов. Попасть на спектакль невозможно. Помню, мы с однокурсником втиснулись в узкое пространство и, замерев так, просидели 2 часа счастливые и ошарашенные. Еще через год Рома Козак поставил пьесу «Чинзано». И с этим спектаклем ребята объездили полмира.

Летом для студии «Человек» Рома Козак решил поставить спектакль «Елизавета Бам на елке у Ивановых» по стихам обэриутов: Введенского, Заболоцкого, Хармса. Он договорился с актером МХАТа, у которого был за городом недостроенный дом, что мы месяц будем там жить, а в знак благодарности благоустроим территорию, выкорчуем пни, ну и прочее. И вот в один из первых июльских дней Игорь Золотовицкий, Володя Стержаков, Сергей Земцов, Григорий Мануков, Егор Высоцкий, Нелли Селезнева, Коля Пузырев и я, возглавляемые режиссером, вышли из электрички. Нагруженные вещами и продуктами, мы отправились на поиски «репетиционной базы». Девушки спали на первом этаже, мужчины — на втором. Приставляли лестницу, забирались наверх и залезали в спальные мешки. Спали как убитые. Репетировать начинали с самого утра. Много, весело. Рома, довольный, хохотал, бесконечно фантазировал, Егор сочинял музыку. Нам было хорошо и интересно вместе. Дни летели незаметно. Спектакль рождался в любви.

Туалета в доме не было, ходили в лес. Сначала старались уйти подальше, потом все ближе, ближе.

Наконец, наступил день отъезда и час X, когда актер, небескорыстно предоставивший нам свое жилище, должен был приехать и принять чудесные перемены. Утром мы посмотрели друг другу в глаза и поняли, что сделали все, что хотели, и даже больше. Все, кроме того, что обещали коллеге-актеру. Посреди участка стоял огромный высохший пень. Навалившись, мы попытались вырвать его из земли. Тщетно. Оглянулись по сторонам. Все было как прежде, как в тот день, когда мы впервые появились здесь. Впрочем, нет, все было значительно хуже. Мы схватили вещи и покинули этот дом навсегда.

Но спектакль родился там. Он получился нежным и ироничным, грустным и светлым, наполненным чудесной музыкой и гениальными стихами обэриутов. Федор Бондарчук говорил мне, что этот спектакль был одним из самых ярких его впечатлений в те годы.

Первые мои заграничные гастроли со МХАТом были в Японии. Токио. Я занят в двух спектаклях: «Дядя Ваня» Чехова и «Перламутровая Зинаида» по пьесе Рощина. Конечно, в массовке. Но есть один эпизод с героем, которого играет Олег Николаевич Ефремов. Он попадает в фантазийные обстоятельства, и с ним общаются Гоголь, Пушкин, Достоевский и Толстой. Меня назначили на роль Пушкина. Я ликовал. Репетиции, разбор характеров. В какой-то момент гримеры сняли мерки с моей головы, ну, и у других «великих литераторов». За неделю до премьеры я зашел в свою гримерную переодеться в костюм Пушкина. На столике обнаружил резиновую маску Александра Сергеевича с кучерявой шевелюрой, бакенбардами и прорезью для глаз. Она надевалась на голову целиком. Я сел на стул, и из прорезей моих глаз выкатились две слезы. «Литераторы, прошу приготовиться на свою сцену», — по трансляции объявила помреж Таня Межина. Я, как резиновую шапочку для бассейна, натянул на себя голову Пушкина и побежал на сцену.

В спектакле «Дядя Ваня» Олег Иванович Борисов играл доктора Астрова. В одной сцене он пел песню «Ехал на ярмарку ухарь купец» и аккомпанировал себе на гитаре. На самом деле инструментом он не владел. В это время за кулисами сидел гитарист Миша Виноградов и играл на гитаре. Ради одного этого эпизода везти в Японию музыканта было дорого. По счастью, в театре знали, что я играю на гитаре, и потому в Токио подыгрывать Борисову поехал я. Это продлило мое пребывание в Японии еще на неделю и увеличило сумму суточных на 420 долларов. В день нам полагалось 60 долларов. Это были сумасшедшие деньги. Но это еще не все. Зачем везти реквизитора, который за сценой озвучивал цокот копыт, подъезжающую повозку, шум ветра и шелест листьев, если уже есть я. Этот творческий акт также повесили на молодого артиста Верника. С двух сторон от декораций стояли изготовленные мастерами-умельцами еще во времена Станиславского самодельные конструкции. Они напоминали гигантские барабаны. Чтобы запустить их в движение, нужно было то с силой, то нежно крутить ручку в одну или другую сторону. Следуя партитуре, я перебегал от одного барабана к другому, воспроизводя жизнь деревни. Так возникал эффект «второго плана». Ефремов придавал этому большое значение. Потом я хватал гитару, подыгрывая Борисову. Сам же про себя напевал: «С гитарой и шпалой я здесь под наклон…»

Итак, мы летим в Токио. Счастливый, я вошел в самолет. Из молодежи на первую неделю гастролей летел только я. Мое место оказалось рядом с Олегом Ивановичем Борисовым. Я бросил сумку с эмблемой «Олимпиада 80» в верхнее отделение для багажа и сел. Олег Иванович смотрел перед собой. За весь полет он не сказал мне ни одного слова. Он читал, ел, спал и молчал. А меня колотило от возбуждения. Рядом летели Ефремов, Смоктуновский, Мягков, Вертинская, Саввина, Невинный, Щербаков, Майорова. И я был с ними. Рядом. Вместе. Я был частью театра.

В чемодане моем лежали кипятильник, термос, несколько пакетов гречки, две палки копченой колбасы и пять пачек зефира — то, чем я должен был питаться на протяжении всех гастролей. Также имелись две контрабандные банки черной икры, которые по блату достала моя теща в Елисеевском магазине, где работала ее сестра. Говорили, что в Японии черная икра на вес золота и ее легко можно будет обменять на что-то ценное.

В Токио меня поселили в отеле на 58-м этаже в одноместном номере. Я открыл жалюзи. Окно упиралось в окно соседней гостиницы. Все номера с видом на город, конечно, были у народных артистов. И все-таки подо мной лежала столица Страны восходящего солнца.

Вечер. Первым делом я достал термос, засыпал в него пару ложек гречки и залил водой из-под крана, которую перед этим вскипятил в стакане. Через 2 часа каша была готова, и я первый раз поужинал в Токио и отметил свой приезд. На следующее утро позавтракал так же тем же, пообедал, поужинал, и так все последующие 20 дней.

Я вышел из номера в коридор. Никого. Вернулся к себе, включил телевизор: десятки каналов, новости, фильмы и борьба сумо. Два огромных человека, сталкиваясь, пытались сдвинуть друг друга с места, затем выходили следующие. Опять, опять. В какой-то момент мне показалось, что я заброшен на какую-то планету. Со странными, очень большими полуголыми существами. Мне хотелось спать, но уснуть я не мог, да я вообще не мог спать в Токио по ночам. Джет лаг, нервное возбуждение, а главное — я привык, что в моем пространстве всегда есть еще кто-то. А тут один. Наедине со всеми впечатлениями и эмоциями. Они колотились в меня, в стены номера, друг в друга. Им было тесно. Мне было одиноко.