Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Ильич с улыбкой подмигнул,
вздохнул, и вдруг как крикнет: «Юрка,
ну ты даешь! Сперва рванул
сюда стремительно и юрко,

а тут вдруг сдрейфил. Ты… того…
не намочил штаны скафандра?»
«Владим Ильич, да вы чего?
Я ж пионером был когда-то», —

вдруг вспомнил Первый космонавт.
Себя взял в руки. Взял буквально.
Руль перевел на автомат
и сдвинул ногу с газ-педали.

Корабль протащил поток
вперед еще на метров двести,
и, наконец, завис «Восток»
всем невесомым своим весом.

Внизу товарищ Королев
кричал в эфир: «„Восток“, ты слышишь?!
Ответь, сынок…» Но не готов
ему ответить был парнишка.

Его как будто паралич
сковал, и никуда не деться.
Любимый дедушка Ильич
в кудряшках и с лицом младенца,

пять рук, как пять концов звезды,
тянул к нему и хитро-хитро
шептал: «Юрк, там случайно ты
не прихватил с собой пол-литра?

Давай за встречу грам по 100!
Ты знаешь, мне тут так тоскливо,
ведь я ж люблю народ простой,
а тут…» — он как-то боязливо

вдруг поглядел по сторонам
и вновь затараторил жарко:
«Тут, вон, куда ни глянь — звезда,
ну, и контроль опять же нарко.

Не подойти, не заложить
за воротник, верней, за галстук,
а только день и ночь светить
по предписанию начальства».

Глазами показал наверх.
Гагарин аж не удержался:
«Я думал, вы здесь выше всех…»
«Да что ты, Юрк!» — Вождь не сдержался,

кивнул: «Кого тут только нет.
И я уже не тот, что нынче…
Слышь, парень, если водки нет,
так, может, есть хотя бы винчик? —

шепнул Ильич: — Так строго тут,
чуть маху дашь, недомерцаешь —
отправят в черную дыру,
назад дороги не узнаешь.

И пока мы с тобой вдвоем,
признаюсь, Юр, так все достало…
Простым быть проще мужиком,
а стал звездой — пиши пропало.

„Наешься всякого говна“, —
шептала часто мне на ухо
Надежда Константиновна.
Эх, славная была старуха, —

мелькнула быстрая слеза. —
Ты Наденьку мою-то помнишь?
Какие у нее глаза
всегда готовые на помощь!

Огромные! Я ж пионерский клич,
в ее глаза придумал глядя», —
и зарыдал Владим Ильич,
соскучившись по Крупской Наде.

— Как это с вами все стряслось?! —
к Гагарину вернулся голос. —
Такой вы занимали пост,
такую вы взрастили поросль,

мильон детей по всей стране
стучали в сердца барабаны,
и утром, днем, в ночи, во сне
ваш гимн вопили на все страны:

«Взвейтесь кострами,
синие ночи,
Мы пионеры —
дети рабочих.
Близится эра
светлых годов!
Клич пионера —
всегда будь готов!
Клич пионера —
всегда будь готов!»

Я ж помню, как все началось —
с желанья помогать друг другу,
как я, отбросив прядь волос,
ко лбу решительную руку

тянул, счастливый, с юных лет
твердя: «Всегда готов! Эх, мне бы!»
и за куплетом пел куплет
под горны, вздернутые в небо…

«Да знаю я», — Ильич вздохнул…
«„Восток“, эй, я — Земля, ты слышишь?» —
эфир вдруг голос всколыхнул
и полетел куда-то выше.

Гагарин вздрогнул: «Мне пора».
«Чуток не можешь задержаться?»
«Нет, видите, какой аврал.
Час 48 протрепаться… —

взглянул он на часы. — Пипец».
И ногу над педалью газа
уверенно занес юнец
космического Совспецназа.

«Ну, ладно, понимаю. Будь».
«И вам всего, товарищ Ленин!» —
И полетел в обратный путь
Гагарин без сомненья тени.

«Я здесь, товарищ Королев,
все под контролем, все в порядке!»
«Юр, ты?! Готов?!» — «Всегда готов,
стране спасибо и зарядке!»

«Ты там чего молчал-то, гад?
Мы ж тут чуть двойню не родили».
«Простите, братцы, виноват,
сигналы чет не проходили», —

с улыбкой бросил космонавт
и в маленькое кресло вжался,
опять нажал на кнопку «Старт»
и с дикой скоростью помчался
сквозь кольца разных стратосфер
великий завершать трансфер!

И вот он дома. Позади там
осталось множество всего:
цветы, объятья, слезы, диктор:
«Сегодня, двенадцатого

апреля, сокрушив сомненья
и человечеству в пример,
вновь мир потряс советский гений,
Гагарин — русский пионер!»

И вот он дома. Сняв одежду,
пропитанную мраком стуж,
усталый, но с большой надеждой
заходит Юрий голый в душ.

Включает кран воды горячей,
бурча: «Да после — хоть потоп»,
и, счастья слез уже не пряча,
он мылом мылится взахлеб,

смывая все. Ему не жалко,
он не расскажет москвичам…
Легко работает мочалка
по шее, по спине, плечам,

смывая груз воспоминаний
о странной встрече наверху,
смывая с тела, из сознанья
всю эту, к черту, требуху,

подальше, к матери Ебени
(он многих вспомнил сгоряча).
И в этот миг там, в мыльной пене,
мелькнул вдруг профиль Ильича

у самых ног его: с прищуром,
с бородкой и огромным лбом.
Он зашептал: «Послушай, Юрий,
пока мы тут с тобой вдвоем,

я вот что, брат, я долго думал,
пока не поздно, нам с тобой
брать надо телеграф и Думу,
вокзал и Кремль, само собой.

Чего трешь локти и колени?
Ты лучше голову помой,
мы ж в пене, — пел из пены Ленин, —
давай стряхнем — и снова в бой:
„И Ленин такой молодой,
и юный Октябрь впереди!“»

Вновь зашептал: «Иди, иди-и-и,
пора устроить заваруху,
и как Раскольников убил —
убить в себе свою старуху!

Ты ж молодой — кровь с молоком,
для революции — что надо.
Поверь мне, Юрк, да нам потом
любая баба будет рада!

И комсомолка, и доярка
согнутся от любви в ногах, —
захлебываясь, говорил он жарко
и с белой пеной на губах, —

я вот что… это… Юр, хочу я…»
Но тут Гагарин сгоряча
рванул вниз лейку душевую
и начал лить на Ильича!

И, пузырясь, урча, печалясь,
тому подобно, как «Восток»
во мрак космический отчалил,
Ильич отчалил в водосток.

Вот так-то все, друзья, и было.
Да здравствуют вода и мыло!