Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Весь день следит за мной, народ
против меня восстановила,
к тому ж, законодатель мод,
Юр, где-то шмоток намутила —

то явится, как Черномор,
то тут же рыбка золотая,
то сменит головной убор —
и совершенно, брат, другая,

ну просто, веришь, не узнать,
на что уж я на лица чуток.
Иной раз — раз по двадцать пять
меняется в теченье суток,

и все в моих героев, Юр.
Прости, что взвинчен, как холерик,
но это же, ну просто сюр,
как будто я какой Сальери,

лежал ребенком, план тая
в душе коварного уродца,
а Родионовна моя —
отравленный беспечный Моцарт.

Ну бред же, Юр! Ой, я так зол,
как в голову пришло такое?»
«Товарщ А Эс, то ж женский пол,
воображение больное.

Чего их слушать? Из ружья
пальнул — и тихо на поляне».
«Ты прав, Юр, прав, а то уж я
письмо Онегина к Татьяне

задумал заново писать,
но только к ней — к Арине только:
„Мне нужно все вам рассказать…“,
иль, слушай, может сразу к Ольге

от Ленского, как в прошлый раз,
но только пишет пусть Арине:
„Арина, помню, я не раз
лежал пред вами на перине,

а вы читали сказку мне.
Так знайте — я ее не слушал,
я спал, Арина, и во сне
она мне западала в душу“.

Что скажешь, Юр?!» — «Да что сказать,
она, то йсть, он… Оно — плутовка».
«А ну, — вскричала поэт, — дай пять!»
И он запел, поднявши бровки:

«Я люблю вас,
я люблю вас, няня,
как одна безумная душа поэта…

А все-таки Чайковский это
премило в ноты обратил,
и автору не навредил,
поскольку все ж не оперетта,
хотя вопросы есть к либретто», —
с улыбкой Пушкин заключил.

Гагарин прямо в раж вошел:
«А Эс, ты ж вроде как ушел,
а все строчишь свою „быль-небыль“?!»
«Строчу-строчу, но только в стол,
стол, правда, Юрка, во все небо…»

И тут в советский корабель
влетел Дантес, на шее с бантом:
«Я вызываю на дуэль
вас, Пушкин, с этим секундантом!»

«Опять?» Не слушая, Дантес
Гагарину в лицо перчатку
зачем-то сунул, красный весь,
как бык, когда глядит на тряпку.

Гагарин вскинулся: «Да я», —
но вдруг осекся и, чтоб слово
не вылетело, воробья
поймал и проглотил сырого.

Молчит, лишь дернулся кадык.
И красным лампа напряженья
сверкнула светом вдруг. «Ну, дык,
какие будут предложенья?» —

опять заговорил Дантес
скрипучим голосом старухи.
Поэт: «Дантес, идите в лес,
и там плодите ваши слухи!»

Гагарин: «Сударь, я не ждал
гостей, вы вторглись незаконно!»
Как будто ничего не знал
он про Дантеса Родионну.

Вновь Пушкин: «Погоди-ка, брат, —
и резко шевелюру вскинул, —
к чему весь этот маскЕрад,
Дантес, мы знаем — вы Арина!»

«Что?! Не позволю оскорблять, —
Дантес весь вспыхнул, словно солнце, —
и женщиною называть
при странном этом незнакомце

меня, меня, меня, меня…» —
его заело, как пластинку,
и раз 15 поменял
он собственную вдруг картинку:

из черного нырнул в лазурь,
потом явился князь Гвидоном,
Балдою, Бесом во всю дурь,
Тремя Девицами в оконном

проеме, ножками Актрис
стал друг о дружку в танце биться,
упал Царевной Спящей вниз,
а вверх взлетел пером Жар-птицы,

и в Тридцать Трех Богатырей,
пройдя сквозь бабку Бабариху,
вошел, но вышел, как Кощей…
«Дантес, над вами надпись „Выход“,

идите-ка крутить в постель
32 ваших оборота.
Вы что здесь этим фуете
хотели удивить кого-то?» —

Гагарин словно взвел курок,
он весь дрожал внутри скафандра.
«Не надо, друг, я сам, Юрок, —
раздался голос Александра, —

Дантес, прошу за мной пройти».
«Нет, не пущу, — Гагарин быстро
вскочил, — ему произвести
не дам я вновь коварный выстрел».

Тот, а вернее, та, метнув
взгляд полный слез и жажды мщенья,
сквозь губы процедив «Ну-ну»,
освободила помещенье.

Гагарин бросился к окну.
В мерцаньи звезд, отбросив маски,
как будто беспощадный кнут
их гнал к чудовищной развязке,

сближались силуэта два,
при полном соблюденьи правил.
Гагарин крикнул: «Ни-ког-да!»
и свой корабль стремглав направил

наперерез, внутрь, в самый центр
нацеленных друг в друга пушек.
5 метров, три, 2 метра, метр,
и вот «Восток», как та избушка

на курьих ножках, без людей
остановилась на поляне,
и в створе сказочных дверей
во весь свой рост возник Гагарин.

Те замерли. «Да что же вы
такое делаете, братцы?!
Ведь вы же, вы же, вы же, вы… —
сквозь слезы он не мог продраться, —

вы ж нянечка и мальчуган,
который вас назвал „голубка“.
Дантес, смените ваш наган
на кофточку в цветах и юбку!

А вы, поэт, чей сердца стук
дороже наших жизней скудных,
наш гений, парадоксов друг,
наш общий сын ошибок трудных,
скорее обнимите ж, ну,
Арину Родионовну!»

И в этот миг, сорвавшись с мест,
в слезах: «Да что со мной, опять я…» —
поэт и няня-недантес
друг к другу бросились в объятья!

Читатель, что-то я устал
писать об этой славной паре.
Да, он летел. Да, он сказал.
Да, Юрий Алексейч Гагарин
второй дуэли быть не дал.
И да, был Пушкин благодарен
и, будучи в двойном ударе,
ему три строчки написал,
но их Гагарин потерял.

Когда Гагарин полетел
своим космическим маршрутом,
он среди тысяч звезд узрел
и пионерскую звезду там.

Она мерцала, горяча,
пятью концами растопырясь,
и нежный профиль Ильича
сквозь глаз прищур, сквозь глаз двух вырез
глядел в сиянии луны
на все четыре стороны.

Гагарин просто обалдел.
Он ждал всего, хоть звездопада,
но чтоб Ильич вот так летел
практически шагах в двух рядом,

такого Юрий Алексеич
себе никак не мог представить.
(Известно, что его дар речи
в тот миг мог навсегда оставить,
но не оставил, не сковал.)
Гагарин Юрий закричал:

«Товарищи, здесь эти… черти!
Хотите, верьте иль не верьте,
но на меня какой-то хрыч
глядит, прищурясь, как Ильич,

и приближается конкретно…
Товарищ Королев, под это
я не подписывался, нет.
Да, я летел из тьмы на свет,
чтоб этот свет познать всецело,
но не на тот же свет летел я».