Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Как перст стоит совсем один
великий МХАТ. Закрыты двери.
Не веря, смотрит Константин
и снова говорит: «Не верю,

чтоб мой малыш, мое дитя,
вскормленное могучей грудью,
уснуло, будто бы твердя:
„Пап, все, в театр не ходят люди“.
А Немирович, верный друг,
еще стал ниже ростом вдруг».

Но не случайно полетел
Гагарин в космос, словно в бездну,
он говорил о пользе дел,
от слов в отличье бесполезных.

Когда летел, он так хотел,
чтоб мир был светел и прекрасен!
Он ведь для этого летел,
чтоб подружить Роскосмос с NASA.

Чтоб финн, и турок, и индус,
и афро- чтоб американец,
не разомкнув ни рук ни уст,
в отчаянный рванули танец.

При свете глаз, под светом рамп,
чтоб Меркель, Путин чтоб и Трамп,
сентиментальнейшую сырость
нежданно ощутив в глазах,
воскликнули: «Проклятый вирус,
ты затаился на руках,
объединимся ж мы локтями,
тогда и ноги не протянем!»

Но это все у них в верхах.
Внизу ж народ (так было вечно!)
в бумаге туалетной страх
свой прячет и, конечно, в гречке.

Сидим уныло по домам,
повсюду паника и хаос.
Уже весь выбросили хлам,
так что в квартирах не осталось

не то что старых кукл, бумаг
или давно засохших сушек,
а муж вон выкинут, как враг,
а вслед — жена, как хлам-игрушка.

И вот лежим, а в сердце дрожь —
прошло гагаринское время.
Но, к счастью, все ж, но, к счастью, все ж
есть постгагаринское племя.

Они не спят. Верней, оно.
Оно просунулось. Полежало.
Привстало. Наконец, пошло,
потом быстрей — и побежало
со всех своих упругих ног
руками открывать окно!

Чтоб вопреки житейским бурям
в кромешный мрак ворвался свет,
как сделал то Гагарин Юрий
в свои неполных 30 лет.

Их семеро. И каждый бодр.
И каждый сразу отозвался.
До них, пожалуй, был лишь Петр,
который Первым назывался

за то, что, ощущая дно
в кораблестроящей культуре,
в Европу выломал окно,
как говорится, со всей дури,
попутешествовал год там —
и ну рубить по бородам.

Не для прикрас издал указ:
«Чтоб до пупа она не вилась».
«Поймите, — он орал, — в ней враз
возьмет и заведется вирус!

И пока я не создал МИД,
чтоб защитить свое, родное,
к нам из Европы прилетит
как нужное, так и дрянное,

такой уж их заморский нрав».
Как прозорлив был он, как прав!
Однако в драке с бородАми
слегка застрял в оконной раме.

А мы вот, не жалея сил,
пойдем вперед! Мы поименно
всех знаем — всех, кто рядом жил,
когда он, как в проем оконный

иллюминатора в ночи,
глядел и, глаз не веря паре,
шептал: «Юр, Юра, Юрка, не молчи,
кричи, простой советский парень,
на весь корабль, во весь эфир,
на страны все и континенты:
как сверху ты прекрасен мир,
внизу воинственный зачем-то!

Как нужно нам тебя беречь
и жить, друг другу помогая!»
Он вниз глядел, теряя речь,
шепча: «Какая голубая

планета наша! Твой уют
мы не дадим врагу разрушить».
И вот плечо к плечу идут
теперь они, раз это нужно:

Тригорин, Голубков, Турбин,
Коровьев, Макбет, Мышлаевский,
и Хлудов и… Да, Мужики.
Да, мхатовцы! И да, конечно,

хотим сейчас лишь одного, —
из вас, друзья, ни одного
зараза чтоб не зацепила,
так мойте ж чаще руки с мылом!
Мы этим мылом вас снабдим
и вирус вместе победим!

Когда Гагарин полетел,
чтоб космоса открыть завесу,
он в паузе меж важных дел
там встретил Пушкина. Но в прессу

не просочился этот факт.
Под грифом «Тайно и секретно»
он пролежал неделю так,
на день восьмой, в час дня конкретно,

из сейфа с сотнею замков
достали папку всю в печатях,
и в Кремль, в таинственный альков,
как непорочное зачатье,

весь красный, в перевязи лент,
никем не тронутый доселе,
сопроводили документ,
увесистый довольно в теле.

Когда его внесли туда,
где собралась страны элита,
все смолкли, словно в рот вода,
и чуть привстал Хрущев Никита.

В его глазах повис вопрос
(так шар бильярдный входит в лузу):
— Ну шо, посмотрим, — произнес
глава Советского Союза

с таким тревожным видом, вдруг
себя ударив по колену,
что словно каждому утюг
на голову свалился члену.

— А ну-к, подай очки, чуть-чуть
изображение не четко.
Вы знаете кого-нибудь
из этих? — и косоворотку

рванул на шее сгоряча,
так, что две пуговицы с треском
оторвались, к ногам скача
всего ЦК КПССа.

На фото матовом, ЧБ,
в иллюминаторе «Востока»,
прямо напротив буквы «В»,
в пальто каком-то, невысокий,

стоял неведомый мужик
к Гагарину почти вплотную.
На голове — то ли парик,
то ли мочалку завитую

он посадил себе на лоб,
так, чтоб неузнанным остаться,
весь в черном, загорелый… «Коп!
Це ж заговор! Американцы!» —

вдруг заорал Хрущева Зам,
но влез Другой в припадке рвенья:
«Никит Сергейч, Гагарин там,
эт он, без всякого сомненья», —

гундосил член политбюро.
— Я вижу сам, что это Юрий.
Я спрашиваю — кто второй?
— Да вроде… деятель культуры, —

Зам продолжал слова искать, —
не помню… точно его имя,
но… парень с головой, видать.
— Я вижу голову, кретины,

я спрашиваю — чья она?
Башка чья? Что за бакенбарды?
Тут подключился Третий Зам:
— Постойте, это ж бард… Ну, барды…

ну, те, что блеют, как козлы,
про день, про чудное мгновенье,
передо мной явилась ты,
как мимолетное виденье…

«Тарщ генеральный секретарь, —
Четвертый Зам махнул локтями, —
я думаю, что эта тварь —
из местных, инопланетянин».

«Так точно. Он же не похож
вообще ничем на человека, —
вонзился Пятый Зам, как нож, —
смесь обезьяны и чучмека…»

«Я вспомнил, — поднял оба века
с большим усильем Зам Шестой, —
его я видел в Эрмитаже
с той, с этой, как ее, ну, с той,
которую не вспомнить даже…»

«Ну, вы даете все, ну, бис! —
Седьмой Зам вспыхнул, словно спичка, —
да это же рецидивист
или вообще — рецидивичка!»

Глава Союза заорал:
«Что с вами? Что за лепет детский!
Тут не Гагарина провал,
а всей политики Советской.