Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Сегодня праздник не у Ани
и не у Юсифа отнюдь.
Сегодня праздник у Кубани,
и краснодарцам не уснуть.
Шумит Москва, Баку ликует,
пирует Зальцбург, Вена пьет,
и Рим восторженно смакует
их встречи дату в прошлый год!

Сегодня примы всех подмостков,
прервав концерт, гастроли, тур,
поют не арии из «Тоски»,
не «Травиату», «Трубадур»,
а не смолкая, непрестанно
звучит строка из тысяч уст:
«О, аве Юсиф, аве Анна,
да будет счастлив ваш союз!»

И «Метрополитен», «Ла Скала»,
«Гранд-опера», все в декабре
аж всеми нотами октавы —
от нижней «до» до верхней «ре» —
поют одним гигантским хором,
и их восторг не охладить,
песню про Юсифа, который
смог сердце Анны покорить!

Но чей всех голос заглушает?
Кто два солиста впереди?
Ужель они? Да, запевают
два брата — Игорь и Вадим.
Их баритон дрожит отчасти,
вокальный стиль неповторим,
они поют о том, что, к счастью,
всегда ведут дороги в Рим!
Вернее, в Оперу римску́ю, —
ведь там Нетребко колдовскую
Эйвазов страстно полюбил
и поцелуем покорил.

На сцене, при других артистах,
при зрителях и вокалистах,
он, де Грие, взнервлен, смущен,
он целовал Леско Манон.
Она сдалась, она открылась,
и сердце бешено забилось,
и вот уж Анна по утрам,
на зависть сотням тысяч дам,
яичницу ему готовит
и карих глаз с него не сводит,
в Нью-Йорке, в Вене, тут и там
готовит сладкий круассан,
он счастлив, а она в итоге.
идет на свой любимый шопинг.

Душа ликует и поет.
Она поет и он поет.
Будь завтрак, иль обед, иль ужин —
поют сердца, желудки, души.
И вот желанный апогей,
вот кода — свадьба в декабре.
Где праздновать? Конечно, Вена,
чудесный замок непременно,
друзей, родных ближайший круг,
сплетенье ног, сплетенье рук…

И ждут подмостки, ждут все страны,
ждут президенты, короли,
когда Эйвазов Юсиф с Анной
исполнят свой дуэт любви!

Так пойте ж, тенор и сопрано,
на инглиш, дойче, итальяно,
на всех знакомых языках,
под «браво», «бис», под «ох» и «ах»,
под стоны, обмороки, крики —
историю любви великой!

Ну и в пылу страстей и игр
уж вы не забывайте нас,
мы, Верники Вадим и Игорь,
вас любим так же, как вы нас,
да просто обожаем вас!

Я Критике хвалу воздам
и Критику, кто ею призван,
послушный росчерку пера,
преображать людские жизни.

Так по весне роняет дождь
свою живительную влагу
на землю высохшую. Вадик,
ты сам все знаешь, все поймешь.

Конечно же, слова есть ложь,
но пусть мои слова сегодня
тебе, брат, будут словно дождь
букв одержимых, что свободно
ты на свои страницы льешь.

Я знаю, что сегодня надо
Белинского припоминать
и всю великую плеяду,
в которую тебе вступать.

Простите, Вам, ведь Вы дипломник,
не дипломат, но дипломант,
и, значит, критик, а не дворник,
чему я бесконечно рад.

И горек хлеб, брат, ваш и сладок,
он и буханка, и кулич.
Отныне вы не просто Вадик,
а вы — Вадим Эмильевич.

Вам полагается в костюме
ходить и галстуки менять.
И пребывать в глубокой думе,
веселым быть, но грустным стать.

Теперь ходить вам нужно плавно,
очки носить и не снимать.
Простым быть, но казаться главным
редактором и главным стать!

И часто ездить за границу,
и редко ездить по стране,
и не одну издать страницу
воспоминаний о себе.

Немного презирать известность,
не часто баловать толпу,
считать театр игрою в детство,
а критику — игрой в игру.

И быть повсюду приглашенным,
и никуда не успевать.
Быть благодетелем всем женам,
мужей вообще не признавать.

Писать, писать свои статейки,
статьи, статьищи — в день по пять.
И чешскую поставить стенку
в квартире, чтобы заполнять

ее изданьями своими,
а классиками разбавлять,
и на тугих обложках имя
свое с улыбкой узнавать.

Когда Гагарин, высоко
взлетев, в глазах планеты вырос,
не знал он, шар что голубой
родит такой проклятый вирус.

Он там летел один впотьмах,
не зная права на ошибку,
светя в ночи, отринув страх
своей гагаринской улыбкой!

И чтя Гагарина завет,
все человечество, ликуя,
аж 50 плюс 9 лет
справляет напрочь в поцелуях
День космонавтики, рискуя
в день этот светлый тут и там
на радостях надраться в хлам.

Прошло уже немало лет.
С тех пор Земля осталась круглой,
но словно выключили свет,
но словно всех загнали в угол.

Не съехавший с ума король,
не воин тот, в чьем сердце радость
рождает право сеять боль,
а коронованная гадость.

Поганый вирус, тля, микроб,
как будто бы рванул кран-стоп
и мир, как поезд с фар глазами,
вдруг на ходу на полном замер.

И вот стоит. Ни волоска
не шелохнется на галерке.
Пустынны Лондон и Москва.
Пустынны улицы Нью-Йорка.