Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

О прекрасные ребята,
я за вас ужасно рад,
в нашей Африке бесплатно
раздается мармелад,

шоколад, зефир, бананы,
ананасы, виноград.
Проводницы обезьяны
вам подробно объяснят,

по каким сучкам и веткам
на деревья нужно влезть,
чтоб дотронуться до неба
и обратно тут же слезть.

Здесь прыгучие газели
вас посадят на качели,
и на высоченный трон
пересадит белый слон.

Вас прокатят крокодилы
по озерам голубым,
и порадуют гориллы
высшим обществом своим.

В гуще тропиков зеленых,
где и птица не живет,
хор туземцев полуголых
вам и спляшет, и споет.

Черепаший паровозик
из огромных черепах
вас по Африке повозит
на свой риск и на ваш страх.

На стрекоз гигантских крыльях
и на бабочках цветных,
напрягаясь что есть силы,
к облакам взлетите вы,

и из этой влажной ваты,
наша Африка, бом-бом,
вам покажется, ребята,
лилипутом-муравьем.

Только я прошу, молчите,
никому не говорите,
будем это знать одни,
мы об Африке ни-ни.

Вы ложитесь и лежите,
и плывите, и летите,
и спешите в ту страну,
баю-баюшки-баю.

Все. Отправил. Перечитывать не буду.
Пожалуйста, не судите строго,
если руки растут оттуда,
откуда должны расти ноги.

Я сижу и пишу вам свой опус,
вдруг приходит от вас СМС.
На ТВ голосит Лопес топлес,
да и попес практически без.

В голове моей крутится глобус,
на котором не значится мест,
из которых пишу вам свой опус,
пока рядом паук муху ест.

Может быть, спит мой внутренний голос.
Может быть, сбит мой внутренний компас.
Может, я недостаточно homos,
в смысле sapiens, в смысле the best,

но поверьте, моя дорогая,
я писал вам свой опус, не зная,
что, стремительно путь сокращая,
уже послано мне СМС…

Приветствую вас снова, Окс.
Убит мой слог, и сбит я с ног-с,
сижу без связи и без связей,
в испанский помещенный бокс
после московских безобразий.

Здесь глушь и тишь, здесь море плещет,
здесь не нужны, к примеру, вещи,
поскольку ходим босиком.
Нам променад тут был обещан,
он есть, мы убедились в том.

Еще нам обещали выезд
к другим соседним городам,
присутствие в которых дам
оправдывает этот выезд.
Но нам здесь, право, не до дам.

Я недодам, скорее, дамам,
чем после городского гама
и бесконечной суеты
от сына сдвинусь на полграмма
в их, дам, унылые сады.

Итак, мы здесь. Едим три раза.
Пьем воду, много и без газа.
Читаем, говорим и спим.
Мы идеальный с сыном пазл —
я счастлив, если рядом с ним.

Единственное, что тревожит,
что бередит, что душу гложет,
что проникает даже в сны, —
мысль, что вдали сейчас, о боже,
не столь же счастливы, Окс, вы.

В том смысле, что не рядом с нами
лежите с голыми ногами
на пляже вы на лежаке,
и, словно драгоценный камень,
сценарий держите в руке.

Ах, как бы это было чудно —
день изо дня, ежесекундно
общаться не по СМС,
а без (надеюсь, обоюдно)
преград, одежд и прочих «без».

Мы б говорили, говорили,
меня б вы нежным словом били
полушутя-полувсерьез,
но все ж, не дав упасть, ловили
другим словцом, смешным до слез.

Мы б разработали план действий.
Морских бы гадов ели вместе,
«Клико» текло бы и вино,
и, сидя на соседних креслах,
рождали б новое кино.

Простите мне мое молчанье,
я здесь, как старый англичанин,
привыкший мало говорить,
и днями сплю, и сплю ночами,
себя стремясь восстановить.

А дни летят, им нет возврата.
В объятьях ленного разврата
я понимаю: мне пора.
Куда? Мне все равно. Куда-то,
куда б ни позвала Байрак.

Окс, мы сегодня не в Берлине,
мы в Лейпциге, где Бах творил.
Здесь Вадик, я, отец Эмиль.
К Семену мы и Эвелине
проделали сей путь недлинный,
чтоб их семейство повидать
и несколько концертов дать,

чтоб путь отбить,
чтоб глаз налить,
и каблуками чтоб отбить
большой объем километра́жа,
нам позволяющий купить
в коллекцию Вадима чашек.

Мы здесь пять дней. У нас здесь чес.
Предвосхищаю ваш вопрос —
здесь мой концерт, концерт Эмиля,
и Вадик, тоже сын Эмиля,
дает отдельный свой концерт
как театрал-киноэксперт.

И только я, ну, как обычно,
даю аж два концерта лично.
А бабки делим пополам.
Мне надо у буддийских лам
спросить: я прав или не прав я,
как обладатель пятой гра́фы,
что так легко делю с семьей
немалый гонорарий свой.

Короче, здесь «3 Верник 3»,
и вновь Берлин взят изнутри.
Как некогда, сужу из хроник,
Агроник Сэм, авантюрист,
Москвы вдруг стал большой поклонник,
покинув свой Новосибирск.
Москва легла, раздвинув ноги —
в нее вошел Семен Агроник.

Ну, здравствуйте, моя Оксана.
Давно, до вашей СМС
(она пришла не вся и рваной),
не нахожу себе я мест.

Был в Каннах, Люксембурге, Меце.
В Крыму жил ночью, днем храпел.
Был в Барселоне, чтоб одеться,
и чтоб раздеться — в Сан-Тропе.

Терпел жару Льорет-де-Мара,
из Ниццы снова ехал в Канн.
Извел средств столько для загара,
что вдвое легче стал карман.

Ел пиццу, пасту с трюфелями,
буррату, устриц между льдин,
спешил за стол присесть с друзьями,
вставал, как правило, один.

Был нелюдим, был многословен.
Два раза начинал роман:
один закончился в утробе,
другой писал, как графоман,
без чувств, без нежности, без злобы,
а чтобы быть не одному.
Они со мной расстались обе.
Я вспомнить пробовал одну —
не смог. И это стало хобби:
во тьме разглядываю тьму.

Еще был в городишке Грассе,
которому обязан мир
рожденьем парфюмеров расы
и где тончайший эликсир
давно искусством стал лишь кассы,
а не в носу двух малых дыр.

И где, будь не помянут к ночи,
цветет и пахнет аферизм
французский, или это, впрочем,
во мне орет мой пессимизм.

Ах да, еще был в Черногорье.
Там, в тихом городе Тиват,
есть сука-пес, под лай которой
я спать не мог три дня подряд.