Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Я хожу в костюме черном,
чтобы им понравиться.
Я надел его в субботу,
а сегодня пятница.
На лице ни тени грусти
столько лет и столько зим,
у меня такое чувство,
будто я неотразим.

В черном я хожу костюме,
весь — покой и выдержка.
Разрешите снять пыльцу мне
с ваших юных крылышек.
Может, вместе полетаем?
Льется вздор мой без труда,
в голове не питьевая
тихо плещется вода.

Полагаю, что сие
вследствие тех перемен,
кои нежели вполне
также, впрочем, не совсем.

В голове когда-то жили
рыбки — думы-думочки,
нынче всех переловили
бабочки на удочки.

Я хожу в костюме черном
в трауре по рыбочкам,
я пустой и легкий очень,
как мои улыбочки.

Улетаю в бесприютства
незнакомые края.
У меня такое чувство,
что нет чувства у меня.

О, как долго сквозь дни и столетья,
через годы, пиры и метель,
о мадам, на прекрасной карете
вы ко мне мчались прямо в постель.

Вы меняли коней и лакеев,
туалеты, прически свои,
вы менялись, но мчались скорее
сквозь столетья в объятья мои.

За окном обнажались деревья
и одеться спешили опять.
За окном превращались деревни
в многочисленные города.

Непогоды влекли непобеды,
под колесами мчались года,
о мадам, вам пора из кареты
пересесть в заурядный трамвай.

Ах, как грустно, как грустно, не так ли,
что ваш путь начался так давно.
На постели моей вам едва ли
избавление будет дано.

Будет путь ваш едва ли оправдан,
я вас ждал, но поверьте мне,
что я лучше бы сам назад к вам
проскакал на ретивом коне.

Ну да что там, все кони в поле,
все кареты в музейной тоске,
о мадам, так зачем через годы
вы в постель прямо мчитесь ко мне?

Я вас жду, я вас жду всем сердцем,
мне так дорог ваш странный пыл.
О мадам, может быть, в той карете
я однажды уже с вами был.

Дождь стучит за раскрытым окном,
завожу патефон —
и вот, и вот
из трубы,
так нежны, так грустны,
вылетают семь нот
одной судьбы.

Две гитары в углу, тихо тронув струну,
распускают молву, распускают молву,
как влюблен
саксофон
в контрабас.
Он для вас, контрабас, изогнулся сейчас,
и в который раз вновь выводит бас,
лишь для вас
этот бас,
контрабас.

Три блестящие трубы очень удивлены:
саксофон в контрабас — непонятный альянс,
и хохочут они: «Ох, не смеши,
не смешите нас».
И оглохший рояль, не расслышав тех,
вдруг роняет печаль в их нестройный смех,
и так рождается власть,
которой зовется джаз.

Дождь стучит за раскрытым окном,
улыбнется он, а то заплачет он.
За окном
дождь играет джаз,
и звучит контрабас,
и поет саксофон…

Он обнимал ее только за талию,
которая имела форму Италии.
Он говорил ей, что он там был.
Она никогда не бывала в Италии,
зато была в кофточке с попугаями,
но ни один из них не говорил.

Он был влюблен, и глаза были страстные,
а у нее глаза были разные —
один зеленый, другой чуть косил.
Он искал ее взгляд, не находил и спотыкался.
Он стоял и ждал зеленый, а она шла на красный,
ее красный цвет прекрасно бесил.
Он был без сил.

Припев
Они встретились в зоопарке,
и ему в этот жаркий день
было холодно, ей было жарко,
и безумно цвела сирень.
Она очень хотела в Италию.
Она очень хотела в Австралию.
Она очень хотела куда-нибудь,
лишь бы солнце палило весь день.
Он хотел в тень.

Он по знаку был Рак, Овен — она,
и для него она была гигантская раковина,
она шумела, шипела, шептала: «Возьми меня».
Он смущался, он краснел, он превращался в шмеля,
он отлетал, и подлетал, и бормотал, чуть шевеля
усами темными, светлых касаясь усов ея.

Она, хохотнув, открывала все пломбы,
и пломб ровно столько же, сколько апломба,
кричала: «Шампанское и шоколад!»
Он шептал ей: «Вы прелесть», в ответ: «Что? О ком вы?»
Ее настроение — катакомбы,
если вошел, обратно выхода нет.

Припев
На ней были узкие сапожки из кожи,
когда-то сапожками был крокодил.
Ее он увидел и вылез из кожи,
и, ей угодив, на тот свет угодил.

Она хотела курить, она смотрела с вопросом.
Он доставал сигарету, она ждала папиросу.
Она хотела любви, он поматросил и бросил.
Он поматросил и бросил, и бросил, и бросил курить.

На берегу
любимых губ,
как на волнах,
в твоих руках
хочется мне улечься
и пролежать бесконечно
так.
В твоих глазах
встречать рассвет.
В твоих глазах
смотреть закат.
И листопады сменить
на снегопады сменить,
на звездопад.

Кажется мне, однажды так уже было с нами
между вчера и завтра, в безднах, укрытых снами,
я слышал голос твой рядом,
слушал дыхание рядом,
спал.
Может быть, где-то близко иль на другой планете
мы засыпали рядом, мы просыпались вместе,
я по слогам твое имя
тихо, как будто молитву,
шептал.

Припев
Люблю тебя, родная моя.
Как я
люблю
тебя,
одна ты моя.

Пока ты спишь, я по луне
на фоне крыш бегу к тебе,
не оставляя следов в небе,
не останавливаясь, где бы не был я.

Я жду, и сон
уходит ниц,
восходит солнце
из-под ресниц
каждое утро, когда
ты открываешь свои глаза.

Я ничего не знал раньше об этом счастье.
Я лишь тебя искал — и вот нашел.
Здравствуй.
Я жил, как будто слепой,
жил сам не свой,
спал.
Ты мне открыла мир, в котором другие ноты,
ты мне открыла небо и наяву полеты,
ты — мои крылья,
раньше я не летал.

Припев

Ночь отплачется и откричится
голосами дождей и птиц.
В эту ночь пусть тебе приснится,
о, принцесса, конечно же, принц.

В сумерках дребезжащих
пусть, пока мы вдвоем,
серо-зеленое счастье
плещет во взгляде твоем.

Припев
И, лишь едва растает вечер,
летя вдвоем за горизонт,
как затихающие свечи,
мы опускались в небосвод.
О, что за звуки, что за дали
нам открывались с высоты,
когда мы тихо опадали
в обитель солнца и луны.

Спи, о моя принцесса,
лучшая из принцесс.
Сколько в моем королевстве
ждет тебя разных чудес.
Видишь, в старинном кресле,
скинув с себя сюртук,
вечно прекрасную пьесу
пишет для нас драматург.

Припев