Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Вот и день прошел. В нем был
завтрак, обед, что-то еще, ужин.
Если буду нужен, я там же, где был,
когда был не нужен.

Как это случилось? — вот в чем вопрос мой,
пока реки впадают в моря, а океаны бьются
о бухты,
мы столкнулись лицом к лицу, нос, как говорится,
к носу,
еще бы чуть-чуть — и губы соединились с выдохом:
«Ух ты».

Поразительная штука притяжение.
Притягивается порой такое,
не то чтобы совместить — выдумать не получится.
А вот, пожалуйста, стоят друг против друга двое,
и будут теперь до скончания дней
(дней так 365) мучиться.

Потом разбегутся, конечно. Разбегутся и прыгнут
в разные стороны,
с разной высоты (высоты своего роста).
Один упадет — не заметит,
другой — на время погибнет.
Расставаясь, теряют сходство.

А пока нос к носу стоят эти
собратья по разуму разного пола.
Естественно, как всегда в таких случаях, ветер
развевает ее волосы и остужает его голову,

Люди мимо проходят, машины проносятся, птицы
на юг улетают, возвращаются, опять улетают.
Они стоят и не могут пошевелиться,
словно друг друга запоминают.

Я пишу в айфоне с разбитым экраном.
Сотни мельчайших трещин сложились в узоры.
Вот и закончилась наша история. Наверное, рано.
Помнишь, казалось, если и будет финал,
то не скоро.

И надо же, встретились где — в Майами,
в отеле на завтраке. Обалдеть. Совпадение!
Пара фраз дежурных, коснулись руками
и разошлись без всякого сожаления.

Так что, любимая, у психоаналитика на сеансе,
рассказывая про тысячу и одну мою ошибку,
улыбнись улыбкой своей, нет которой прекрасней,
и изменить кого-нибудь повтори попытку.

Уезжай. Я тебя все равно найду,
как находит воду в пустыне странник,
как астролог однажды открывает звезду
без телескопа, в своем сознании.

Уезжай, конечно, не сходи с ума,
за тридевять земель, на край света.
Пусть у меня будет всегда зима,
а у тебя всегда лето.

Все ботинки истоптаны. Все слова
сказаны, от проклятий до жалости.
Наслаждайся, я влюблен в тебя наповал.
Уезжай, пожалуйста.

Хочешь знать, что я делал, когда ты ушла?
Я стоял. Я ходил. Я сидел. Я лежал.
Я бежал. Я смотрел на часы, вновь
22.22. Ноль часов.

Изучил поверхность луны, как Армстро́нг.
Изучил поверхность стены, она
удлиняется, если смотреть сбоку,
и сокращается, если стоять у окна.

Научился слушать тишину дня.
Научился слушать тишину в себе.
Научился слушать тишину во сне,
в котором нет сна.

Забыл, кем я был, кем хотел стать.
Забыл, как выглядит в глазах свет.
Брал книгу, смотрел, не мог читать.
Выключал свет.

Думал. О чем, о чем я думал,
когда еще можно было бить
не о стену посуду, на счастье посуду?
Кричал. Не мог говорить.

Смотрел на часы. Какой толк во времени?
Бред утверждать, что оно летит.
Время определяет телорасположение,
если лежишь — оно стоит.

Как странно, мы даже не попрощались,
не постояли молча, не посмотрели в глаза.
Не сказали друг другу: «Какая жалость»,
не посчитали все «против», не зачеркнули все «за».

Не заорали: «Хватит», разрывая связки,
не коснулись пальцами пальцев руки.
Все-таки в жизни, в отличие от сказки,
побеждают умные, а не дураки.

Я любил тебя, как только любить может
сумасшедший свою сумасшедшую жизнь.
Я любил тебя мозгом, сердцем, кожей,
с первой секунды, когда сошлись.

Мне бы знать сейчас, как тебе спится?
И что тебе снится, если спится?
И что ты делаешь, когда просыпаешься,
о чем думаешь, во что одеваешься?

Какой чай пьешь из большой чашки,
какой выбираешь лак для ногтей,
на что глаза твои цвета фисташки
дерзко смотрят из-под бровей?

Прав был все-таки Ньютон Исаак,
открывая закон притяженья,
что яблоко, хоть так висит, хоть сяк,
а все равно стремится к паденью.

Почему же мы, пока были вдвоем,
с понедельника по воскресенье,
год, месяц, неделю, день за днем
открывали закон отторженья?
И когда ты ушла, не сказав «Ухожу»,
и даже фотографий своих не оставила,
я сказал: «Пойду схожу, с ума схожу»,
и отправился пешком, поездом, авиа…

И снова комната, и этот город,
все неизменно, все «нет» и «но».
Смотрю на часы: сейчас который?
22.22, ноль часов, не все ли равно.

Пока вокруг солнца вертимся,
стоя на головах,
давай обязательно встретимся
сегодня, завтра или на днях.

Время найдем идеальное.
В 25.00 подойдет?
И встретимся горизонтально
там, где нас никто не найдет.

Улыбнешься и спросишь: «Ну, как ты?»
Я отвечу: «Отлично! Как ты?»
В каждом вдохе будет дыхание марта,
в каждом выдохе — мартовские коты.

И от снов переходя к делу,
из слов изъяв согласные все,
несогласные со своим телом,
мы по встречной рванем полосе

куда-нибудь, например, в лето.
И, болтая о том о сем,
будем жить где-нибудь. Где-то.
Где-то, где начинается все.

Хочешь — руку возьми. Хочешь — душу возьми,
забери все, что хочешь.
С каждым днем теперь все длиннее дни
и короче строчки.

Я пытался добраться до самого дна,
но и там неизбежно
каждый день прибывает твоя луна,
убывает нежность.

Я в мечтах пью по капле тягучий яд
сквозь медовые соты.
С каждым днем теперь все меньше тебя
и все больше кого-то…

Тонет комната в полумраке,
как корабль, погружается в звуки
тихой музыки и садится
на песчаное мягкое дно.
А по дну сонно ползают раки,
рыбы кружат и кружат от скуки.
И зима начинает кружиться,
погружаясь в снега за окном.
Тонет комната в полумраке,
в ней мы жили, теперь не живем.

Я все тот же, и ты все та же,
и все те ж за окном пейзажи,
в них следы нашей общей пропажи
заметает декабрьским снежком.
Город снежен, и мы все те же.
Я пределен, предельно вежлив.
В те пределы не входит нежность,
но и не нарастает ком,
называющийся «неизбежность»
и помноженный на потом.