Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Начиная работу над пьесой «Примадонны», Евгений Писарев предложил Табакову, чтобы роль Пастора репетировали Толя Белый и я. На что Олег Павлович ответил: «Толя — да, а Верник… на мой взгляд, не его роль». Только через несколько лет, когда Белый сорвал спину и вынужден был просить замену, я все-таки сыграл пастора в этом стильном остроумном спектакле.

Через какое-то время Писарев решил поставить «Пиквикский клуб» Чарльза Диккенса. Он говорил мне, что думает о том, чтобы я сыграл авантюриста Сэма Уэллера. Но и на этот раз Олег Павлович сказал, что не видит меня в этом образе. В итоге я сыграл циничного адвоката Додсона.

Как-то в коридоре МХТ ко мне подошел Адольф Яковлевич Шапиро: «Хочу, Игорь, чтобы ты сыграл у меня Яшу в „Вишневом саде“». — «Адольф Яковлевич, так эта же роль специально для меня написана». — «Вот, давай и поработаем», — сказал он. Я пришел на одну репетицию, на другую. Сцены каждый раз проходил еще раньше, назначенный на роль Яши, актер Табакерки Дима Бродецкий. Вызывает меня к себе Табаков. Захожу в кабинет, он: «Садись, как дела?» — «Все хорошо», — говорю. Он сидит в кресле, за письменным столом, на столе на газете лежит вобла. Табаков отрывает кусочек, дает мне: «На, попробуй». Отрывает себе, смачно жует. «Смотри, сколько икры», — говорит он и отрывает желудок, полный розово-красной массы. Довольный, откусывает, еще, еще. Протягивает мне. Сидим, жуем. Он смотрит какие-то бумаги, потом между делом, совсем не так вдохновенно, как только что говорил о вобле, произносит: «Слушай, Игоряша, Бродецкий Димка, ученик мой, переживает. Пусть он этого Яшу один играет. Зачем тебе эта роль? Тебе же есть чем заниматься». Он сказал это так по-доброму, обезоруживающе и вместе с тем так определенно, что я растерялся. Сижу, будто меня воблой по голове ударили. Да и что можно возразить учителю, ежели ученик его переживает. Так я не сыграл Яшу в «Вишневом саде».

Еще один эпизод — «Белая гвардия». Спектакль уже какое-то время шел в репертуаре МХТ. Возникла ситуация с вводом на роль Шервинского, обсуждалась моя кандидатура, и вроде Сергей Васильевич Женовач, режиссер спектакля, был за. Но Табаков не видел меня в этой роли и на этот раз. При этом я чувствовал, что он хорошо ко мне относится, просто в его труппе я занимал определенное место. Совсем не то, какое бы мне хотелось.

И вот в сентябре в коридоре МХТ я встречаю Володю Машкова. Обнялись, перебросились несколькими фразами, он сказал, что идет «к Палычу на разговор». По театру уже летали слухи о том, что Машков будет восстанавливать «Номер 13». Табаков мечтал, чтобы спектакль вернулся в репертуар. На собраниях он не раз сетовал, мол, «Женька Миронов и Гарик Леонтьев устали, пришли ко мне, сказали, больше нет сил играть его». Через несколько дней после нашей встречи с Володей Ольга Семеновна Хенкина сообщила мне об идее Машкова, чтобы Ричарда Уилли, главную роль в спектакле, играл Верник. С этим он пришел к Табакову.

Думаю, Олег Павлович так хотел, чтобы «Номер 13» вернулся на сцену, так доверял Машкову, его вкусу, художественной воле и интуиции, что на этот раз согласился. В результате на доске объявлений появилось распределение ролей, где первой строкой стояла моя фамилия. И все-таки я ходил на цыпочках, боясь спугнуть удачу. Начались репетиции и счастливейшие четыре с половиной месяца, которые, в сущности, перевернули мою актерскую судьбу и вообще мою жизнь.

Машков — человек совершенно бешеный, одержимый профессией в самом прекрасном смысле этого слова. Актеры, которые работали с ним, предупреждали меня: «Готовься, это будет ад». С первой же репетиции началось феноменальное время: в любви, юморе и абсолютном взаимопонимании. При всей его стопроцентной включенности в процесс, умении обострить и сценические, и жизненные обстоятельства до предела, Володя открылся удивительно теплым и трогательным человеком. «24 часа в сутки я живу только этим, и 24 часа в сутки я в вашем распоряжении. Для меня самое главное сейчас сделать этот спектакль. Я хочу, чтобы мы прожили этот кусок жизни как семья», — сказал он нам на первой встрече. Так и случилось.

В перерывах между репетициями, когда обедали в актерском буфете, мы соединяли несколько столов, чтобы сидеть всем вместе. Вова принес кофемашину, и теперь по утрам мы пили ароматный кофе. Как-то раз кто-то простудился, на следующий день Машков принес лекарства для профилактики гриппа, раздал всем участникам репетиций — актерам, монтировщикам, костюмерам, звукорежиссерам, и лично каждый день следил, чтобы не забывали принимать. Однажды открывается дверь, входит он, с ним еще какой-то человек, и вносят три огромные канистры свежайшего алтайского меда. Володя говорит: «Приносите завтра банки, чтобы каждый взял мед домой». Одну канистру оставили в репетиционном зале, другие отнесли в столовую — для всего театра. Мед «испарился» через день, будто его и не было. Машков сказал: «Отлично», и на следующий день появилась еще одна канистра.

Нас он называл — «черепашки», потому что мы все делали медленно. А себя — «мама-черепашка». Мама была очень быстрая.

Во время репетиций Володя часто говорил о Станиславском, обращался к его методу. На первую встречу он принес толстую тетрадь, там был расписан каждый шаг. Но многое, конечно, рождалось и по ходу репетиций. День-два мы сидели за столом, а на третий «встали на ноги». Иногда Володя вскакивал, подлетал к нам и показывал, как существует герой в данных обстоятельствах. Это было бешено и гомерически смешно. Помню, как Ефремов репетировал «Перламутровую Зинаиду» (кстати, в этом же репетиционном зале на 6-м этаже). Олег Николаевич сидел в своей извечной позе, с ногами, закрученными одна вокруг другой. И с неизменной сигаретой. Заканчивал курить одну, тут же от нее прикуривал другую. Иногда он не выдерживал, выходил из-за стола с зеленой лампой и в своей неповторимой органике показывал Мягкову, Евстигнееву или Вертинской, что происходит с их героем. Это было так точно, так трогательно или смешно, что великие мхатовские актеры хохотали и говорили ему: «Олег Николаевич, пожалуйста, не показывайте, это же невозможно повторить…»

Однажды на репетиции я сбрасываю с себя костюм, остаюсь в одном белье и кричу секретарше: «Где мои штаны?» — и Машков с диким хохотом падает под стол. Счастливый от того, что наконец-то нашел ключ к сцене, я самозабвенно продолжаю играть! Оказалось, на мне с треском лопнули семейные репетиционные трусы, а я еще минуты полторы, абсолютно распахнутый, продолжал существовать, не замечая этого… За репетицию я менял несколько насквозь мокрых костюмов. Мои разорванные в клочья туфли то и дело заклеивали техническим скотчем.

Однажды, уставший, я упал на несколько секунд на диван в углу репзала. А когда проснулся, обнаружил, что не могу пошевелить ни ногой, ни рукой. Это Вова и мои партнеры, воспользовавшись моим беспамятством, обмотали меня, как в кокон, скотчем. И сидели рядом и терпеливо ждали, когда я очнусь, чтобы насладиться зрелищем моего пробуждения.