Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Вообще, мы постоянно разыгрывали друг друга. Один раз Вова говорит: «Я на секунду выйду». Мы пулей спрятались, он вошел в пустой зал. Мы затаились. Он оглянулся по сторонам, сел на стул и начал хохотать. Нежно и любя он называл нас «вредители». Потому что мы никак не могли показать ему тот результат, который он хотел увидеть немедленно, сию же минуту. И однажды мы подарили ему коллаж из наших фотографий с максимально тупыми гримасами на лице и с надписью «твои вредители». Это было время абсолютной безбашенности и при этом максимальной концентрации, включенности в работу.

И вот, наконец, в репетиционном зале мы показали первый акт спектакля «Номер 13D» Табакову. В таком по-детски счастливом настроении я его, пожалуй, никогда не видел. Потом он много раз приходил к нам на репетиции, сидел, смотрел, давал советы. Как-то утром открывается дверь, входит Олег Павлович с коробкой мороженого и говорит: «Налетайте! С утра очень полезно для связок. Ну и процесс пойдет веселее». У самого в руках пломбир в вафельном стаканчике. Глаза улыбаются. Посидел минут десять: «Ладно, пойду». И не уходит. Как будто хочет остаться в этой атмосфере, в пространстве комедии, где ему так хорошо, где он как дома, где так неповторимо, так гениально он существовал. Очень ценил Табаков в актерах умение не ломать, а играть комедию.

В день премьеры Вова сказал: «Ну все, черепашки, теперь ползите сами. Мама-черепаха ничего уже сделать не сможет». Мне сказал: «Игорь, помни, если на сцене тишина, значит, ты не говоришь свой текст». Пожелал нам воодушевления (очень любит он это слово), встали в круг, соединили руки, подбросили вверх с криком: «Раз, два, три, с Богом!» И понеслось.

После спектакля, когда мы все собрались в зрительском буфете отметить премьеру, Табаков сказал, как ждал этот спектакль: «Володька на самом деле не восстановил старый, а сделал совершенно новый спектакль. И, судя по сегодняшней реакции зрителя, спектакль этот обречен на долгую жизнь». Поздравил с актерскими работами и отдельно говорит: «Я ждал, когда это случится, и вот сегодня на этом спектакле родился актер Игорь Верник». Я ему: «Мне, честно говоря, казалось, Олег Павлович, что я родился несколько раньше, но вам виднее». Он улыбнулся тепло, по-отечески. «И еще, — говорю, — Олег Павлович, я категорически не согласен с классиком по поводу того, что, мол, нет маленьких ролей, а есть маленькие актеры. По-моему, это вредная фраза. Артист растет на больших ролях, ему нужна дистанция, объем. И в конце концов, нужен шанс, чтобы показать, на что он способен». Табаков со своей интонацией, с протяжной «е», говорит: «Нагле-е-ешь от успеха. — И добавил: — Сегодня имеешь право».

Олег Павлович приходил к нам на все генеральные прогоны, сидел в зале все первые спектакли, даже когда чувствовал себя неважно. Как правило, спектакль он смотрел из зрительного зала, сидя на месте Немировича-Данченко. Очень он ценил и уважал Владимира Ивановича. Вспоминал спектакль «Три сестры», поставленный им, как самое свое большое театральное впечатление. Иногда смотрел спектакль, сидя в ложе. А в финале приходил за кулисы и выходил с нами на поклон. Вообще, в театре это не принято. Художественный руководитель может выйти на сцену на премьере, и то не всегда, а тут… Когда Табаков появлялся, начиналась овация. Неспешной походкой он выходил на центр сцены, вставал между мной и Сережей Угрюмовым и принимал этот зрительский восторг. Это был его успех, его победа. Это был тот театр, который он любил. Однажды, стоя с ним рядом и держа его за руку, я вспомнил, как много лет назад на этой же сцене стоял на поклонах спектакля «Амадей» по пьесе Питера Шеффера. Я играл Ветерка, Табаков — Сальери. Он стоял в самом центре, потом все персонажи пьесы, и у самых кулис я. И оттуда я смотрел, как принимает зрительскую любовь Табаков, гениально играющий Сальери. А сейчас рука в руке мы стояли с ним на авансцене.

Я всегда мечтал партнерствовать с ним. И это случилось, когда Богомолов решил поставить спектакль «Дракон» по Шварцу. Точнее, когда Костя решил поставить пьесу Михаила Булгакова «Собачье сердце». И вот мы собрались в репетиционном зале на первую читку. Табаков — профессор Преображенский, Бурковский — доктор Борменталь, Я — Швондер. Почитали. Костя рассказал, как видит эту историю. Потом одна репетиция, еще. А потом выяснилось, что родственники Булгакова категорически против каких-либо изменений в тексте. Тогда-то и родилась идея спектакля «Дракон» в компиляции с пьесой Шварца «Голый король».

Мы случайно встретились с Костей Богомоловым в МХТ в актерском буфете. Я знал, что он начал репетировать «Мушкетеров», общается с актерами, делает пробы. Говорю ему: «Не хочешь поработать со мной?» Он: «А что у тебя со временем?» Я: «Оно твое». Через пару дней позвонили из репертуарной конторы, сказали, что Константин Юрьевич в 11 утра вызывает на репетицию. Я пришел, почитал текст за Арамиса, потом за д’Артаньяна, за Констанцию. «Будешь играть Арамиса», — сказал он, и мы начали репетировать.

С этого момента начался большой период моей актерской биографии, работы и дружбы с Богомоловым: «Мушкетеры. Сага. Часть первая», «Сентрал-парк Вест», «Дракон», «Мужья и жены».

Я Косте абсолютно доверяю. В любой момент он может отказаться от уже, казалось бы, готовой конструкции спектакля и начать с нуля, развернув все в другую сторону. Материал для него не догма, как не догма и то, что он сам же придумал накануне.

Богомолов, как кожу, снимает с артиста привычный способ существования на сцене, все наработки, приемы, снимает прямо до кости, а потом начинает «одевать» его заново. И вот появляются нервные окончания, органы чувств, первые признаки жизни, способность двигаться, транслировать мысль, свобода от театральных и психологических штампов. То же самое переживает на его спектаклях и зритель.

Когда только начинался застольный период «Дракона», Богомолов говорил мне: «Сейчас почитай роль Ланселота, теперь Шарлеманя, Кота». Один раз предложил почитать за Принцессу. Это как раз было неудивительно. Костя пробует актера в одной роли, в другой, примеряя персонажу личность и харизму актера. Один раз я спросил его: «А может, Дракона?» Он ответил: «Понимаешь, его нельзя сыграть, надо, чтобы это было в самом человеке». «Давай я попробую, а ты посмотришь», — аккуратно предложил я. Он опять уклончиво: «Ну, поглядим». С Костей настаивать нельзя, это сразу провал. Через несколько дней он мне говорит: «Почитай за Дракона». На следующий день опять, потом еще.