И Кафаоглу - Современная греческая проза

Вскоре мы дошли до дома, которой стоял немного особняком. Высокий парень три раза ритмично постучал. Дверь отворилась и появилась толстая цыганка с амулетами на шее и сигаретой в руке. «Здравствуй, Михалис», – сказала она ему, но смотрела при этом на меня, а я уже конкретно так обосрался. Отвела нас в комнату, которая, если бы мы были в нормальном доме, была бы гостиной. А сейчас она больше походила на зал ожидания. Через некоторое время появился громадный цыган. Михалис нас представил и сказал ему, что с этого дня я буду брать товар у него, и чтобы он хорошо со мной обращался, потому как я его кореш. Я немного скривился, я же не паинька какой-нибудь, чтобы меня за ручку водить, и спросил у цыгана, почем он продает. Он назвал цену, которая показалась мне очень низкой. «У тебя албанка, что ли?» – спрашиваю я у него. «Да, – говорит, – но это товар первоклассного качества». Вот там меня и заколбасило, развести они меня хотели. Вся Европа тащится от греческой травы, а я, в двух часах езды от Каламаты, должен был албанку покупать. «Спасибо, – говорю ему, – я албанку не курю». «Без проблем, – говорит мне цыган, – если передумаешь, я буду здесь». И мы ушли. Всю дорогу на обратном пути Михалис меня ругал. Что я ничего не понимаю и выставил его дураком. «Все Афины албанку курят, дебил, ты знаешь хоть одного цыгана, который греческой торгует?» Он меня реально выбесил. «Мой, – говорю ему. – Он привозил только каламатскую». Он посмотрел на меня, как на инопланетянина. «Да, говорит, из албанской Каламаты».

Вот таким и был Михалис. Чуваком, который все превращает в фильм. Через несколько дней мы закорешились, и в довершение всего стал он ходить с нами на матчи. Остальные поначалу странно так на него поглядывали, что логично, он же новеньким был. Но через несколько месяцев все его приняли. Особенно мелкотня, он для них просто богом был, а может, и еще чем-то большим. Его подвиги были легендарными. Мы говорим о человеке, который сжег Чемпиона в Пашалимане, бросал в море любого, кто был с ним не согласен, который порезал шины на автобусе фанатов ПАОКа и который выкурил целый косяк прямо перед полицейским участком в Филадельфии только и только для того, чтобы доказать, что менты тупорылые. А то мы не знали. Мы говорим о парне, который в одиночку разгромил клуб анчоусов в Каллифее, чтобы вернуть знамя, которое эти говнюки отобрали у Йоргакиса Черныша. Йоргакис Черныш был шестнадцатилетним придурком, который бросил школу и проводил дни и ночи напролет в клубе. Однажды в воскресенье, когда мы играли в Новой Смирне, он взял клубное знамя, чтобы в одиночку принести его на стадион. Он никого не спрашивал, вернее, спросил только Апостолиса. То есть никого. И результата можно было ожидать. По дороге его тормознули пять анчоусов и влегкую отобрали знамя, шарф, мобильник и кроссовки. Он босиком пришел на стадион. Это был самый легкий обвод в мире. На следующий день анчоусы выложили историю в интернет, с фотографиями, песенками и стишками. Всю целиком. Мы сидели в клубе и оплакивали нашу долю. Особенно безутешным был Йоргакис, хотя никто на него не наезжал. Он был, конечно же, придурком, но с того момента, как появился Апостолис, было кощунством наезжать еще на какого бы то ни было придурка. К тому же, суть была в том, что знамя находилось в клубе у анчоусов в Каллифее, так что мы могли теперь на него любоваться только на фотографиях. Или на следующем матче, когда эти сраные анчоусы сожгли бы его у нас на глазах. О том, чтобы пойти и забрать его из Каллифеи, даже речи не было. Мы бы попались, как мышки в мышеловку. Так что мы решили подождать, пока пройдет какое-то время. Посмотрим, как их прижать. На том и порешили, а около полуночи заперли клуб и разошлись. Ну, так вот, в ту самую ночь, это бесстрашный Михалис пошел и в одиночку забрал его. Камикадзе. Ты же знаешь эту историю, многие из твоих коллег говорят, что именно за нее он в итоге и поплатился. И выискивают там виновника. Но мы, во всяком случае, говорили ему, что не стоит играть с огнем, он и так уже нажил себе везде врагов, так что половина людей из клуба «Выход № 7 [30] Главный официальный клуб болельщиков команды «Олимпиакос». » имела на него зуб. «Да забей, – говорил он, – если меня и замочат, так пусть меня замочат, как крутого». И вот как посмотришь на него – двухметровый детина, да еще ни за словом, ни за делом в карман не полезет, можно было подумать, что баб он только так на хере вертел. Но нет, его только запаха из-под юбки Катерины прикалывал. Я ничего не говорю, все мы на телок западали. И я тоже с дырой в сердце. Пустой. Но Михалис – это был другой случай. Ослеп совсем. Никого больше перед собой не видел, а Катерина у него была святой девой, хотя до того, как с ним познакомиться, была она чем-то вроде общественного туалета. Кто хочет. А теперь святошу из себя строила, а Михалис хавал и даже слышать ничего не хотел. Даже и не говори ему ничего о Катерине. На Катерину молиться надо. И ладно бы мы говорили о каком-то идиоте, который ничего не понимает. Он же умный был. Не хотел – и не видел. А я все об этом думал, говорил, вот ведь Михалис, как влип, но куда уж мне было до другого додуматься? Ну, хорошо, запал он на Катерину, но это же его каблуком делало, а не албанцем. И даже по вечерам, когда мы часто бродили с ним вдвоем и рассказывали разные истории, он никогда не говорил о своих родаках, хотя жил все еще с ними. Слова было не вытянуть. Рот на замке. Но, как мы уже сказали, этого мне было недостаточно, чтобы догадаться. Понадобилась та стычка в Парнифе.

Это был самый безумный вечер в моей жизни, а таких я пережил немало. Был какой-то такой период, около года назад, когда у нас было заведено ходить вечером в лесок у подножия Парнифы. Лето было, и нас там прикалывало тусоваться, натуралисты типа, мы туда съезжались поздно вечером на мопедах, и часами валялись под соснами. Афины как на блюдечке. Мы и накуривались там, как нормальные люди, никуда не торопясь, ни тебе ментов, ни подставных, ничего такого. Однажды вечером, значит, был, наверное, сентябрь, остальные не захотели ехать, кто не мог, кого ломало, так что мы решили с Михалисом вдвоем поехать. Был мелкий дождик, так что мы устроились под огромной сосной. Легли там и выкурили кучу сигарет, вдыхая мокрую землю и играя сосновыми иголками. Михалис снова говорил мне о стройке, как она его уже достала, хотел найти новую работу, но что ему еще было делать, он только это и умел, за это ему платили, так что он там и сидел, на верном месте. Да ну, каком там верном, стройка верным местом не бывает, но в конце концов там ему по крайней мере на тарелку еды хватало да на сигареты. Я плакался из-за армии, что я еще не отслужил, так что она меня ждала сразу после окончания учебы. И из-за техникума, где мне было скучно, так что я прогуливал, и мои родаки завели шарманку, что выбрасывают свои деньги на ветер. Вот о таком мы и болтали, но по большей части вообще не разговаривали, так и время прошло. Только собрались мы подняться и уехать, как я вижу – Михалис снова резко сел, и меня за собой утащил. Я было про ментов подумал. «Не смотри, – сказал он мне, – сзади тебя такое, что тебе не надо видеть». А я на это отреагировал так, будто он мне сказал посмотреть, потому что сзади меня было что-то такое, что я обязательно должен был увидеть. Обернулся и вижу, как метрах в десяти два мужика тащат что-то в мешке, а чуть спереди у них еще третий, с лопатой в руках. Один повернул голову в мою сторону, и я в какой-то момент был уверен, что он меня увидел. Кровь у меня в жилах застыла. «Что происходит?» – прошептал я Михалису. Тот зажал мне рот рукой. Примерно десять минут мы сидели, задержав дыхание, чтобы не спалиться, и до наших ушей доносился только стук лопаты, копавшей свежую землю. То и дело те трое обменивались резкими словами на иностранном языке. Албанцы, подумал я. В какой-то момент голоса у них ожили и стали громче. Естественно, я даже не смел повернуться. Михалис, которому с того места, где он сидел, вообще-то было все видно, улегся спиной на ствол дерева и разглядывал небо. Я тоже вперил глаза в ствол, который был толстым и влажным, весь в щелях и бороздках, которые я и сегодня все до одной помню. Я так пристально на него смотрел и думал, что если албанцы нас убьют, мы не умрем, а станем призраками этого дерева, останемся в нем, слившись с его стволом, и никто нас больше никогда не найдет. А затем я услышал шаги, которые шаркали по земле и, к несчастью, совсем не в противоположную от нас сторону, пока я не не почувствовал три тени как раз прямо позади себя. И тогда я не выдержал. Я обернулся и посмотрел на них. Оттуда, снизу, они казались огромными. Я попытался разглядеть их рожи, но темнота была густой, как грязь. Я отодвинулся и толкнул Михалиса, который сидел неподвижно и даже не собирался поворачивать взгляд. Он, наверное, решил смотреть на небо, пока сам на него не попадет. А это вообще-то могло бы случиться уже очень скоро. Те трое спорили и махали руками, смотрели на нас, но ничего не говорили, как будто это дело нас вообще не касалось. Я подумал, что не надо бы нам так умирать, сдаваться без боя, хотя что нам оставалось, у этих пидоров даже и пушки были, и к тому же они были огромными, а этот придурок Михалис впал в кому. В какой-то момент средний, который, как казалось, ими командовал, сказал что-то тому, кто держал лопату, и тот вынул из кармана совсем даже не ключи. И тогда все случилось. Михалис очнулся от забытья, вскочил и начал орать что-то непонятное. Вот и все, думаю, Михалис с катушек съехал, ну, вот и все, нам крышка, чему быть, пусть то хотя бы побыстрее случится. Все остальное в голове моей стало мутным. Сначала я помню, как эти трое мужиков замирают и переглядываются, как идиоты, как Михалис к ним подходит еще ближе и хватает одного из них за плечо, продолжая говорить на тарабарщине, которая больше уже не была тарабарщиной, но, я мог бы поклясться, была албанским. Затем их главарь обнял Михалиса и тер ему голову своей рукой, как будто волосы мыл, и они все никак не могли прекратить хохотать. Я вспомнил слова своей матери. Про албанских знакомых, чтобы у нас не воровали. А еще чтобы нас не убивали. Вскоре они начали, отдуваясь, петь на своем языке, размахивать со всей силы руками, словно давали пощечины дождю, который тем временем усилился. Когда кончились все эти шуры-муры и эти странные типы ушли, Михалис просто подошел и сел рядом со мной, не сказав ни слова. Как ни в чем не бывало. Хотел было сигарету прикурить, но я его остановил. Мы уже достаточно на сегодня выкурили. Я встал, чтоб показать ему, что мы уходим, но он остался сидеть. С потухшей сигаретой в руке. Потом он решился, встал, отряхнул свои брюки, и мы свалили. На обратном пути никто не говорил, только когда я довез его до дома, он спустился с мопеда и сухо сказал «извини» и «спокойной ночи». Я ничего не сказал.