Виктор Брюховецкий - Судьбы суровый матерьял…

Не чинил никто, и к губе,
Ритмы чуя, не прижимал…
В колдовстве моем, в ворожбе
Сей подарок велик – не мал.

Я омою перо слезой,
Очиню его, задохнусь
Небом, солнцем, степной грозой,
Словом ясным и чистым – Русь.

Станет грусть моя так светла!
И проявится в грусти той
Мах стремительного крыла,
Боль, сравнимая с высотой.

И всё-таки писать!
Не то, чтобы обязан,
И тем повязан, нет, но за душу возьмет
Высокая строка, за стол усадит князем,
Чернильницу подаст и к бездне подведет.

И ты совсем не ты!
И только непогода,
Раскачивая тьму, окутывая сад,
Подсказывает ход, тропу и вехи брода,
И ты идешь вперед, на ощупь, наугад,

Раскачивая жердь,
Гнилое огибая,
Предчувствуя судьбу, прикусывая боль,
И новая строка твоя (почти любая!)
Пьянит уже верней, чем крепкий алкоголь.

Когда Поэзия – от Бога,
И – Божьей милостью – Поэт,
Не пробуйте раскрыть секрет,
Не суесловьте, ради Бога.
Нам эта тьма не по глазам,
И сколько б мы не удивлялись,
И в эту дверь войти пытались —
Нам не откроется Сезам.

Давайте вспомним белый плащ
С кровавым, огненным подбоем…
Пять строчек… Прочитай и плачь…
А под плащом – судья, палач…
Но мы не властны над собою.
Они нас тайной озарят,
И глубь откроют – утоните!
И мы поверим Маргарите,
И дьявольскому – «…не горят».
И не сгорят! Они от Бога.
Им Богом не дано сгореть.
А нужно-то совсем немного —
Строку дыханием согреть!

И он, Поэт, в глуши, в ночи,
Берет слова, перебирает,
И дышит, и подогревает
Над острым пламенем свечи.
И так поставит – хоть кричи!
Хоть головой о камни бейся!
И двери отворить рискни.
Но не надейся, не надейся —
Нам не откроются они.

Постоял, подумал, подышал,
Тронул ветку яблони и вроде
Растворился музыкой в природе.
Тела нет.
Осталась лишь душа.

Вся раскрыта.
Вся обнажена…
Бредит космос тайными мирами.
Облака кочуют над горами,
А над ними влажная луна.

Сад набух росой. Деревня спит.
Дремлет за околицей дорога.
Тишина…
Еще чуть-чуть, немного, —
Каплю!
И душа заговорит.

Улыбнусь я, или загрущу —
Чувство будет искренне и ново…
Первое бы мне услышать слово,
Остальные я не пропущу!

Да!
Можно верлибром!
Но можно – хореем!
Суть главная в том, чтоб иная орбита…
Мы в поисках слова незримо стареем
И вдруг открываем веками забытое.

Далекое слово!
Прекрасное слово!
Подержим в губах и – забвение снова.

…И покрытые пылью в архиве остынут слова.
Вот удел непонятный, но, если понять, – не печальный.
Что нам в слове, друзья?!.. И богему на слово права
Не гнетут. Потому в жирном дыме прокуренной чайной, —
Где входящий найдет себе место за длинным столом,
Где разбавят вино, обнесут, оскорбят и обвесят —
На газетном клочке, на веселых манжетах, стилом
Ищет слово поэт о себе и для будущих песен…
И в бессонной ночи, принимая из космоса звуки,
Он тревогой нальется, как пуля убойным свинцом,
И запишет строку, как на мраморе вырежет буквы,
Сопрягая зрачок с мертвым камнем и жарким резцом.
Он забудет ее…
Столько яду вокруг, столько лести!
Но однажды в архив, доверяя чутью и глазам,
Забредет юный скиф, и найдет и возьмет эти песни,
И настроит струну, и расскажет о нас небесам.

Я знаю – что делают. Пилят дрова!
Сухую лесину – на несколько чурок.
Потом на огне согревают слова
Для будущих песен.
И если ты чуток,
И если бумага чиста и бела,
И звонкой березой заполнена топка,
И если возможно отбросить дела,
И если есть пиво, и вобла, и стопка,
То всё совершится…

Пусть пилят, пусть рубят.
Ты тоже работай.
Они это любят.

…А моя в мини-юбке!
Горний свет на челе.
Брызги! Пенные кубки!
Серебро в хрустале!

Синеока! Лукава!
Каблучки… Хороша!..
С крыльев капает слава,
Словно воск, не спеша.

И смотрю я, стараюсь,
Тайну вызнать хочу,
Пальцем пальцев касаюсь,
И терплю, и молчу.

Обжигает как ядом,
Достает до нутра…
Над заброшенным садом
Ходят ночью ветра.

Дождевые, сквозные!
И сквозь бурю гроза,
Полыхнув, неземные
Озаряет глаза,

И мне видится бездна,
И я чую сквозь тьму,
Что мне тайна известна.
Чья?
О чем?
Не пойму.

Мне нравятся слова, я ощущаю цимус,
Их пробуя на вкус, и, глядя их на свет.
Моей любви к словам зашитый в генах вирус
Тоскует по ночам, и мне покоя нет.

Я роюсь в словарях, я Бабеля читаю,
И, Бродского ценя, немею над строкой, —
За что он был гоним, и отодвинут к краю
Завистником каким, недоброй чьей рукой?

Огромная страна… Река большой печали.
Не потому ль всегда, оглядывая даль,
Как будто наяву, я зрю иные дали,
Иные берега, иную магистраль.

Меня там нет нигде. Я там себя не вижу.
Там вечный карнавал. Там солнце. А пока
В полях гудят ЗИЛы, расплескивая жижу,
И черпают руду угрюмые зэка.

В распадках у костров я слышу их гитару,
Я погружаюсь в их библейские глаза.
Моя Россия, Русь, кто им назначил кару,
От воли отлучил, и отодвинул «за» —

На северо-восток, где ветры и туманы,
Где в страхе смотрит зверь на рельсовую сталь?..
Светло горят костры, и слушают урманы
Из музыки и слов великую печаль.

Моей любви к словам во мне живущий вирус
От этих слов болит больнее и больней,
Но боль моя за жизнь, где я взошел и вырос,
Не гаснет от того и с каждым днем сильней.

Я рифмованью не учился.
Скупой чалдон и самоед,
Я рифмой не болел – лечился,
И званье горькое поэт
Ношу за то, что я имею
Слова, которыми дышу,
Еще за то, что я немею,
Когда на этот мир гляжу —
На эти травы и покосы,
На черноземы и подзол…
Был Гоголь злой и длинноносый,
А я курнос, но тоже зол…
Другой поэт носил охапку
Ржаных волос на голове,
А я ношу простую шапку,
Сную в толпе как мышь в траве.
Живу!
И если вдруг устану,
То, сверив с космосом часы,
Среди травы на лапки встану
И выпью капельку росы.