Виктор Брюховецкий - Судьбы суровый матерьял…

Из точки на обоях, на стене,
Куда дано проникнуть только мне.

Я режу ленту, заново крою,
Переставляю даты и событья,
И воскресает всё, что мог забыть я,
И жизнь мою, как будто не мою,

Я вижу вновь. Из прошлого огня
Она зовет в грядущее меня.

Как будто звук, к которому привык,
Пройдя по залам меж столов и стенок,
Вдруг приобрел неведомый оттенок,
Какой и не придумает язык…

Чем я, Господь, себя не оправдал —
Что слухом наделил и зренье дал?

Зачем мне нужно в свете сих свечей
Смотреть за горизонт и слушать, слушать,
И прежде, чем создать, сто раз разрушить,
И, трудно постигая суть вещей,

Почувствовать единственное то,
Что не умеет чувствовать никто.

И всё же я судьбу благодарю
За все мои страданья и мытарства.
Прекрасен конь и хороши полцарства!
Но за коня и царство подарю:

Но чтобы обязательно гнедой.
О двух крылах. И чтобы со звездой!

Сколько дал – значит, столько и дал.
Что же дышишь в затылок натужно?
Всё, что есть – раздарю, не продам,
А чужое и даром не нужно.

Я еще поживу! Извини…
Эту жизнь я пока не итожу,
Хоть до крови изрезал ступни
И спалил до костей свою кожу.

Я еще говорю и смотрю,
Твоим словом и верой согретый…
Ты поймешь, когда всё раздарю,
По закрытой тетради. Вот этой.

Вот тогда приходи и дыши.
И, клонясь над страницею белой,
Всё, что я не успел – допиши,
Всё, что я не сумел – переделай.

Посветлеет листва, а потом загорится,
А потом опадет, а потом загремит.
И метель прилетит длиннокрылою птицей,
И на озере лед – словно рвут динамит! —
Будет гулко звенеть, перемноженный эхом, —
Вот тогда и придет та, которую жду,
Со свирелью в руке, опушенная мехом,
И гнедого коня приведет в поводу.

Никогда! никогда вам не видеть той сцены:
Это будет в ночи без огней и людей —
Я ей царство мое от крыльца до антенны
Предложу за коня: проходи и владей!
И серебряный хруст под морозной подковой,
И точеный каблук на тесовом крыльце
Нитью тонкою лягут, незримой основой
Для поэмы с хорошею сказкой в конце.

Станет Дева играть на печальной свирели,
Будет конь гарцевать под высоким седлом,
Будут белые крылья широкой метели
Шелестеть по ночам за узорным стеклом.
Весь январь и февраль это чудо продлится…
Но однажды проснусь – никого: ни коня,
Ни ее, лишь исписаны густо страницы:
То ли всё – обо мне,
То ли всё – для меня…

Куплю кота на черном рынке,
Куплю двуспальную кровать,
И стану я ему у крынки
По вечерам стихи читать.

Он будет очень умный кот.
Он эти строчки незаметно
Под молочко и посвист ветра
На свой язык переведет.

Снега сойдут, прольются ливни,
Мы будем с ним супы варить,
И он под запахи и рифмы
Начнет однажды говорить.

И вот тогда мы ночью встанем,
И в добрый час в лесу ночном
Отыщем дуб и цепь натянем,
И сказку новую начнем.

Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы,
Он узловат.
Ни каменных дворцов, ни крепко сшитых «в лапу»
Резных палат.

Я просто шел и пел, марал бумагу кровью,
Звенел струной,
И, брызжущим в лицо, дышал в ответ любовью,
А не слюной.

Я возводил свой храм, и, укрепляясь в вере,
Я знал: спасет.
Я этот храм воздвиг. Я открываю двери.
Входите. Вот…

Всмотритесь и – увидите воочью:
Здесь, в глубине,
Слова, пробелы, точки и отточья —
Всё обо мне.

Ни на свету – от яма к яму,
Ни ночью – от звезды к звезде,
А просто полз из ямы в яму,
Но счастья не было нигде.

Ни там, за синими горами,
Ни здесь, в чухонской стороне.
Когда свой путь закончу в яме,
Не ставьте памятника мне.

Мне солнца хватит.
Звезд и солнца!
Осины чуткой шепотка,
Ольхи октябрьского червонца,
И ветерка, и ветерка.

О, как яростно и зримо,
Навещая мой уют,
Плещут крылья серафима,
Губы жаром обдают.

Ледяной водой умоюсь,
Грубой тканью разотрусь,
Выйду в поле, успокоюсь,
Присмотрюсь и разберусь.

Тропы влево, тропы вправо.
Те во льду, а те в огне.
Предо мной стоит отрава,
Предназначенная мне.

Дерева гремят острожно.
Ветры стелятся, скользя…
Яд стоит. И пить не можно,
И не пить никак нельзя.

Жребий тяжкий…
Боже правый!..
Не лекарство, не вино —
Жизни горькая отрава,
И замены не дано.

И картавый, и рыжий…
Ни обиды, ни зла…
Сядь, бродяга, поближе,
Покажи ремесла
Филигранные строчки, —
На три такта, на два
В дорогой оторочке
Золотые слова.
– Сядь…
И рыжий садится.
Наливает и пьет…
Занавески из ситца,
Рыбный суп и компот,
Сала тоненький пластик,
Хлеба серого шмат…
Никакой ты не классик
И собратьям не брат.
Просто жил, куролесил,
Создавал чепуху,
Средь подобных не весил,
Превращался в труху.
Говоря про нетленку,
Строчки слабые плел,
Жинку, верную Ленку,
До разлуки довел.
Прорицал: приумножишь;
Обещал: пропоешь;
Оказалось – не можешь,
Только плачешь да пьешь,
Пробиваешься воблой,
Благо, есть она здесь,
Весь какой-то прогорклый,
В пятнах плесени весь.
Ни врагов у порога,
Ни друзей, ни кого…
А ведь рыжий – от Бога,
И картав – от него.

…конечно, я отличен от иных,
И не чета каким-то там не бедным,
Пусть, правда, иногда бываю вредным,
Зато люблю слова
И слышу их.

Мне это всё даровано судьбой,
Алтайскою распахнутою степью,
Крутой волной, кипящею под крепью,
И сумасшедшей высью голубой.

Вот где всему основа и начало,
Вот где истоки горя моего.
Попробуйте для звука одного
Добыть струну, чтоб песня зазвучала.

И я из «а» перетекая в «я»,
Рифмуя «у» и «ю» наудалую,
Дышу простором, женщину целую,
И, как птенец над кромкой бытия,

Предчувствуя окрепшее перо,
Заглядываю в бездну, замираю,
Отталкиваюсь, падаю, сгораю,
И, подставляя молнии крыло,