Елена Талленика - Ночь высокого до. Премия имени Н. С. Гумилёва

плачь арлекиновая печаль смейтесь гримасой пьеро паяцы
платят не те кто пришел смеяться платит лишь тот кто всегда молчал
кодла картежная сыплет медь нищий сминает цветок засохший
дети проторили в лазе общем и старику ширину на треть
жизнь продлевающий балаган маски надел амплуа меняя
стал монолог у пьеро вменяем ста арлекинов печалью лгал
первому ряду не виден грим и безразличен исход со сцены
хохот истошный и несть оценок свиста желанней хоть кровь утри
браво не крикнут жующим лень время проводят: прогон оплачен
с нищей галерки когда-то начат тенью голов балаганный день
в нем деревянных подмостков скрип воет гобой красотой печаля
и у него амплуа мельчает ибо паяцы уже внутри
зрелищ – лихва отряхнет от дрём и от судеб под кричащим гримом
мажет слезой карандашной мима пот – он единственный не соврет…

когда казалось нестерпима боль и силы мышц скелету не хватает
обрушился колени разведя и вывернул суставы рук худых
разбойник – кто там с жалостью к нему? прощения светла слеза святая
за то что больше зла не причинит за то что копья завели под дых
а больше за чудовищную суть такой же участи и степени страданий
которую себе определил и Божий сын и просто человек
когда казалось нестерпима боль он долгим взглядом прекратил рыданья
я – сын твой матери дрожащей говоря усталой зыбью напряженных век
она молчала чувствуя вину за сдержанность натуры боголепной
не могущей грозу перекричать и вырвать глотки грозным сторожам
не зная Воскресения ещё и видя голод кровожадных слепней
она молчала выбившись из сил заменой сына на кресте дрожа
от слез ослепнув вымерила холм ползущей тенью выросшей под вечер
оглохшая услышала мольбы разбойника с косматой бородой
распятых трое: одного жалеть другого меньше раз преступны речи?
о нет как сыну поднесла кувшин и напоила третьего водой
стопе опора материнских рук чтоб тяжесть не срывала сухожилий
дай Господи расплавиться земле до преисподней обнажи нутро!
когда все ищут блага для себя найти иных чтоб лишь любовью жили
возможно ли? взошедшего на крест от копий блики трижды ослепят…

не стреляйте в меня пока опрометчивой ланью лечу
фон не выбрав с опаской а вдруг пальнут
это джунгли людские не теплого дня чум
для оленя ручного к которому лбом льнуть
опустите прицелы дав стреноженный день начать
время лучшей охоты вседиктующий голод съест
воспеваю бессилие на минуту на миг на час
опрометчивой ланью успевая в спасающий лес
обреките покою в беспокойном прекраснее нет
в созерцаньи глубин натяжение фибр рвать
для вопроса зачем для вопроса зачем мне
нужно было родиться и не стоит совсем умирать
не стреляйте пока опрометчивой ланью лечу
разнотравье не вытоптав не коснувшись коры ртом
в милосердье обещанном не тревожит и фальшь чувств
ибо будет отвечено вопросившему Господу – кто…

и куда бы не уходить когда бы и где бы не рвать дверей с петель
три заплечных котомки на горб один за тобой будут прошлое боль и тень
дав забытому прошлому себя забыть придавая забвению себя отпеть
отстрадается с криком ночной совы не в упрек настоящему одна лишь смерть
боль легко не отступится не мне проклясть полюбить не получится согнет в дугу
и куда бы не уходить когда бы и где бы судьбу не прясть
от нее не избавиться избывший лгун знай и тень не отвяжется замри – умри
не измучена тяжестью всегда легка и такая же спутница как эти три
вселюбовь окаянная моим века м

что ты просил к темным ликам святых обращен?
древний Афон монастырские стены и пропасть
всё для души и чего-то не более ещё:
правит триумфом духовного пострига кротость
сила любви предрешенной у смерти отнять
не для судьбы для обычаев тысячелетий
что ты просил опуская славянское ять
сделав беззвучным и горестный смысл междометий?
утренний воздух величие духа горы:
ты не паломник – просящие славы лишь гости
о не проси воспаленного эга – нарыв!
слава жестока измучит вопросом: что после?
свечи мерцают ничем не изъять тишины
плакали воском века до тебя – будут после
просьбы мирские извечного не лишены
хлеба с вином легкой ноше выносливый ослик
времени знать сколько надобы в лишней еде
крепок сосуд но не может вмещать безразмерно
сверх не проси ибо тут же пропустишь предел
дну не видать что же стало излишеством первым
в келье монашей смирения нравственный пыл
ради служения выси духовной – преимут
что ты просил? на дороге – не камень не пыль
тысячи ног уплотняли под мрамором глину…

погружаюсь невольно в подсознание леса и эго
снегом падает снегом меланхолия музыки грез
сплин случившись всерьез отпустил на вторые полвека
по сугробам блуждать как следы твои ищущий пес…

стол черепаховый панцирь вместо четы табуретов
манго под цвет ротанга или наоборот
давят пласты пластинок граций Кордье портреты
чей-то неровный почерк в стаи собрал ворон:
«когда тебе станет одиноко посмотри на этого щеночка
может быть узнаешь в нем меня»
это почти интимность – выразив все во взгляде
пёсья вздыхает нежность драмой чужой любви
режет повязкой лобной венчик пигментных пятен
день обгорел на солнце Спасами на Крови
перечитала снова переставляя буквы
вырос во пса щеночек в холке заматерев
в том в чем уже признался стал высотою звука
долгим пронзая взглядом девочки интерес:
мне шестнадцать -я в ленинградской квартире
своей бездетной сорокалетней тети маминой двоюродной сестры
она уже четвертый месяц в загранплавании работа судового врача
на четырнадцать лет сделала сиротами и этот дом и его обитателей
поэтому живность перевезена в четырехкомнатный зоосад на Захарьевскую
для кошек собачек хомячков крыски и прочих в квартиру ее родителей
а я на это лето автоматически попала в разряд проверяющих свет-газ-воду
и целостность входных замков что меня конечно же ничуть не тяготит
ибо я одна и мне доверены ключи от хижины дяди Тома так свой дом
называет хозяйка я готовлюсь поступать в институт мне нужны книги
учебники и словари но когда в твоем распоряжении проигрыватель
с корундовой иглой с обратным реверсом винил из лучших музыкальных
магазинов мира слайды стереоскоп диапроектор книги из золотой серии
коллекции Мировой литературы журналы изданные в Штатах Европе
Австралии и Японии всевозможные дайджесты мира моды альбомы
художников и наборы открыток всех картинных галерей и пинакотек мира
а так же шкафы доверху набитые ракушками кораллами скелетированными
моллюсками и чучелками экзотических рыб перемежающихся коллекциями
камней и кабашонов – о какой физике химии и математике может идти речь?
конечно я целыми днями слушаю таски саксофона леплю в воображении
роденовскую «Весну» и «Поцелуй» и гуляю по улицам городов заграничья
пока тетя Гета пятидесятый раз пересекает экватор избавляя членов команды
от последствий иноземных болезней среди которых желтая лихорадка
не самая опасная – она горела с ними в судовых пожарах застревала в ледяных торосах дрейфовала в Бермудском треугольнике тонула несчетное количество раз
и рисковала жизнью и здоровьем – единственная женщина на судне —
конечно же в нее были влюблены все и сейчас у меня в руках милый
карандашный рисунок песика с человечьим взглядом с интимной надписью
на обороте – этот рисунок станет иконой моего одиночества на все времена:
«когда тебе станет одиноко посмотри на этого щеночка
может быть узнаешь в нем меня…»
стол черепаховый панцирь вместо четы табуретов
руки в следах марганцовых: рыбы-пилы порез
я обитаю в море девочкой полуодетой
в ветках цветных кораллов музыки волнорез
мечется лучик солнца мы голодаем оба
пойманный зеркалами выпущен в палисад
я голодаю чувством грустной приписки повод
«когда тебе станет одиноко посмотри на этого щеночка
может быть узнаешь в нем меня…»
с ним и отправлюсь завтра веруя в чудеса… на экзамен