Валентина Заманская - Полотна и интуиции. Поэзия XXI века

Блики полотен Коровина
настойчиво снятся —
Лишь неизвестно, в странах
далеких каких и кому:
Тем ли, чей дух в бессмертных
полотнах растаял,
Тем ли, чей взор в аллеях
светлых садов уснул.

Лики Коровина подлинны
и не уловимы —
То ли материя, то ли
энергия света льется.
Богодухновенно само
импрессионизма имя:
Так блаженно, искристо лишь
вино драгоценное пьется.

И где неуловимая граница
между мрамором и плотью?
И где граница меж безумием
и остротою трезвого ума?
И только ль путь один —
к небытию и тлену из молодости?
Художник промолчал – взгляд
врубелевского Демона сказал.

И если невозможно мир победить,
то подвергай сомненью.
И на разрыв аорты, духа, сердца,
в сомнении слепом – иди.
Сомненьем – можешь стать ты
равным Божию творению…
Не тщись, титан! Не станешь равным…
Коль не дано испить тебе
Надежды, Веры и Любви!

Сирень безумная бореньем
Вышних Сил явилась —
Цвет тайны, колдовства и
встречи Тьмы и Света.
Кто победит? В пьянящем аромате
жизнь остановилась…
И только Врубелю сирень явилась,
никем не воспетая…

И только Врубель сам сиренево
во мгле изнемогает —
И только он меж раями и адами
на миг или навек завис.
Художник – дышит иль не дышит?
Но отчего добро он тьмою, зло —
светом называет?
О, отчего на перекрестке странном
он не различает, где:
верх – тьмы, и света – низ?!

Шишкина мишки листвой шелестят:
Утренний шорох звучит с полотна.
Только проснулись – уж меду хотят.
Ан, улья ни одного – лишь леса стена.

Шишкина мишки безмолвно грустят:
Утро не в радость и дразнит оса.
И не от восторга ветки хрустят —
Мишка в сердцах, все что думал,
лапой сказал.

То ли звезды, а то ли цветы,
То ли женщин глаза голубые,
То ль земные – то ль лунные сны…
Или это Она – синеокая Россия?

Так смотрели поверх времен русичи,
Озаряясь небом – иль небеса озаряя.
В небеса возносит, да по-земному мучает
Сапунова «Гортензия голубая».

Темна, тепла, тиха
украинская ночь,
Но не на полотне
художника Куинджи.
Не успокоить сердце,
страх не превозмочь —
Мы вместе с ним
на поиск клада вышли.

И где его искать,
век а никто не знает:
На небо ль ринуться,
иль в речке утонуть…
О кладе по руке тебе,
милок, русалка погадает…
До слитков золота —
совсем, совсем чуть-чуть…

Взрыв света вдребезги – и
времени, и душ осколки…
И чаша творчества сегодня не
нектар, но яд – изволь, испей.
А на границах всех времен
художника сердце расколото,
А оно не чашка – попробуй,
вновь его собери да склей.

И будет он метаться меж
кистью, пером и Звуками —
Недосягаемо высокий страдалец
сошедших с ума времен.
И кисть его вновь будет корчиться
предродовыми муками:
О, как – из осколков сердца
сшить тень новых знамен?!

Явление Христа
надмирно и самозабвенно.
И лик Господень
в лицах любопытных отражен.
Иные – пытались Бога
наказать распятием-забвеньем.
Он – Учит всех.
И, значит, всех Прощает Он.

И всех одаривает равно
Он Своим Явленьем.
И Промысл Господень
в наших судьбах заключен.
Но до Креста остался год
иль день… одно мгновенье…
И Крестный путь Господень в этих
любопытных лицах уж отражен.

Как прав Кипренский:
Гений не красив, не мощен —
Скорей обыден, скорее —
бестолковый баловень судьбы.
И не понять, взглянув, чем
путь его в бессмертие вымощен,
И не расслышать ритмы
дерзко-африканские в его крови.

И как на поиске пружин
сосредоточен взгляд художника…
Как бьется сердце-кисть,
пытаясь бесполезно разгадать
Момент преображенья человека в Гения —
в таланта и судьбы заложника…
О, Боже, он все знает о себе! Он Гений – и
лишь ему дано начала и концы познать!

Высок, по-русски аскетичен
Николай Угодник,
Что прозревает нас с иконы
новгородских мастеров.
И тем он Господу приятен и
житием угоден:
Он щедр и добр, хоть
взгляд его суров.

А, впрочем, не суров —
скорее беззащитен,
Как беззащитно перед
бурями лесное озерцо.
Он – Чудотворец, он —
для немощных защитник.
С иконы древней к нам
приближается не Лик Угодника —
живое светлое лицо.

Пресвятая Троица —
Безначальная, Единосущная —
Сущностью священною художнику
единожды явилась.
И душа, и кисть светло,
вольготно движется, несуетно.
И явленьем Троицы Рублеву
небо и земля озарились.

Голубой небесный одному
Рублеву выплеснется-дастся:
Видимо, из тайных тайныя
вызовет его молитвою аскет.
Дышит Дух, где хочет – будет вечно Он
в рублевской Троице плескаться:
Положил на полотно дословно, свято
славный русич – Новый Господа Завет.

И самый серый волк
на целом белом свете
Несет Царевича с зазнобою
на ласковых руках
Сквозь чащи, где
солнышко дубам не светит:
Растут такие – то ль
в сказках, то ли во снах.

Поможет ли сородич
трепетной любви – вопрос:
На свете чудо-волки серые,
любви защитники, живут…
И хорошо, что он таким
большим да добрым вырос…
Что до людей касаемо – не знаю, а
волки – завсегда любовь спасут!

И лица в лики кисть
художника преображает:
Морщинкой, Крестным ходом
сами времена идут.
Эпоха потомкам не сраженьями,
а ликами вещает —
И кисть, и дух художника
суть рисуют, а не редут.

Живые, светлые и темные, и
вдохновенные, и не святые —
И жили-были, и ушли навек,
и не вернутся вновь…
Художник пишет жизни суть – не
лицемеря, не витийствуя.
О, тайна портрета – умерщвления ль,
иль воскресения – открытая нам
Репиным Ильей.