Валентина Заманская - Полотна и интуиции. Поэзия XXI века

И то ли небо жизнью
животворно осеняет
Лучами радуги
у с а мой жизни на краю.
То ль ад столь величаво
в недра приглашает…
Они за жизнь иль смерть
последние волн ы сол и нки пьют?

Когда судьба под бытием
черту подводит,
И нет спасительной соломинки
ни на земле, ни в небесах,
По воде Господа иль Дьявола вдруг
радуга спасения восходит.
О, Боже правый, дай понять —
куда она спасет?!

О, сколь грачей на свете
неисчислимо много,
Когда они на марта торжество
воинственно слетаются.
От их дыханья дружного
темнеют тучные сугробы,
И небо предродовыми
просветами – мается.

Часовни древней колокол
по ком гудит-звон и т
Еще не пробудившимися
из-под снега мартами?!
И в мегаполисе грачином
всего один грустит
Ему приснившимися
апрельскими травами.

Великолепие мадонны
дивной беспримерно,
Когда художник красоту
душой боготворит.
Прекрасна красота лишь чистотой и
простотой – не блеском злата,
не веером,
И только духом и умом
нетленный взор горит.

Воистину, служенье муз не терпит суеты —
прекрасное должно быть величаво:
Не суетится кисть художника: вздохнет —
и на мгновенье замолчит…
Явление нетленности Бог красотою
истинною величает.
Пред ней все тленно: тысячелетия, века и
память, и фантазия поэта, и гранит.

Каким нездешним светом
тело женщины сияет:
Художник-раб нетленный
пьет сосуд, боясь разбить.
Не свет, а трепетанье света —
брюлловская Вирсавия:
Сосуд добра или греха – художник
или Бог – боготворит?

Нет тьмы и света – плоти
белизна и крови алость,
Нет тьмы – есть духа чистота,
бессмертья жизнь.
Нездешний Невечерний свет
Явленье Жизни славит…
А где исчадье ада, сосуд греха —
кисть мага утаит…

Лазурные февральские
счастливые березы,
Лазурь в снегах и у небес
лазурные глаза.
Неосторожное сияние
на землю пр о лито:
Творец лазурями не цвет,
а душу расплескал.

Головокруженье иль
круговорот весны и света
В с ума предчувствием весны
сошедшем феврале:
Снегам февральским вдруг
приснилось лето
По всей – в лазури
утопающей – земле.

Меж покоем вечным и златым
да темным омутом
То не кисть волшебная, но
дух художника парит.
И каким пылают облака да купола
священным золотом,
И каким не райским пламенем —
воронка омута горит.

А природа – то лишь крошечное
расстоянье между раем, адом.
И художник – пленник-мученик
всех концов и всех начал…
Трудно меж покоем светлым и омутом
манящим оставаться несгибаемым.
И лишь звон вечерний
две бесконечности
успокоил и увенчал.

Изнемогаю и блаженно таю
перед красотой материи:
Всего лишь лист – но в мае
сколь божественно искрист,
В его явление чудом золота
осеннего пока не верится.
Обычный лик земной – а он
добром божественным горит…

Изнемогаю, вопрошая,
перед волшебств о м материи:
Пленит всесильно, пронзенная
лучом закатным солнца,
И над зубцами башен леса
разыграет фантазия мистерию —
И, в е трами времен гонима, сверкает
в небе рыцарская конница…

Изнемогаю, застывая,
пред всевластностью материи:
То омут, то вершина гор
заснеженных – то ад, то рай.
С неумолимостью всесильного
мифологического зверя
Нас – чтоб высказаться в слове,
в звуке ей – не ошибаясь, выбирает.

Материи неск а занно
изысканны текучие узоры:
То рябью волн взволнует,
то золотом осеннего листа,
То – тишиной иль шепотом
волн ы утешит взоры.
И как божественно
изыскана природы простота.

В осеннем вальсе сладко-
грациозно лист скользит,
Готовясь тленом стать —
сурово и без обольщенья.
Но лишь в прощании материи
звучит немой мотив —
И им трепещет и болит
святая плоть стихотворения.

Дух вдохновит и вознесет, но
в несказ а нности оставит,
И только смертно-немощная
плоть согреет, оживотворит,
И, улыбнувшись солнышку,
уныния морщиночки разгладит,
И вечной жизни – плоть, плоть! —
вдохнет живой мотив.

Материя сн е га
светла, но бессмысленна:
Падет и мгновенно
истает, прол и вшись водой.
Плоть каждой
снежинки чиста и изысканно-
Недолговечна – но
сколь совершенна душой.

Безгрешная плоть
и легка, и стремительна —
Небес благодатию
всесветно о-духо-творе-на.
Но отчего н е мо
невысказанностью она томится?
Вспорхнет, голову вскр у жит…
А на пороге – весна…

Я не люблю тупой
матерьялизм – но не материю.
Ее боготворю: узр е ю —
словом сказку жизни сотворю.
Бессилен матерьялизм. Ан,
бренная материя ключ к бытию.
И я ее до судорог в глазах
и в сердце мучительно люблю.

Лишь ею Бог творил и говорил
с веками и пространствами.
Творенья Дни закончив, заворож е нно
пред Творением застыл:
И любовался, любовался – листом
и веткой, волной и камнем.
И человека – транжиру и растратчика
материи – заведомо простил.

Соделал – и застыл пред
красотою плоти обреченно:
Она белела и молилась,
трепетала, волновалась, и – жила.
В бессилии перед матерьи чудом
застыл всесильный Бог-художник.
Он из земнаго праха в плоть
лилейную одел любимое дитя…

Ну, а затем – в лице дыханье
жизни вдунул вдохновенно —
Чтобы молилось Богу, в плоть
облекая из души идущие слова.
И коли встретятся материя и слово,
душа молитвенно благоговеет…
Материя затем и родилась, чтоб
Бога трепет – она в слова
изнемогла?