Валентина Заманская - Полотна и интуиции. Поэзия XXI века

И что материя Куботы
прольет несуетно Вселенной:
То ль шепот, робкое
дыханье одинокой вишни?
А то ль – дыхание души
художника вольно-весеннее?
Иль к ветке вишни плачущей
поэта память приникнет?

О, нет, материя и не мертва,
и не безмолвна, не уныла.
И где границы духа и материи —
вопросов всех вопрос.
И что в природе – дерзостно
пробившийся ручей из ила?
И что на светлом полотне
Куботы – тихий-тихий плес?..

Нет, то не кимоно —
преображение материи,
Что под иглой Куботы
стала вдруг ручной.
Ему подвластно все: и
трость, колеблемая ветром,
И звон листа златого, и
безглагольности покой.

Он не на моды века посягает
и каноны, и традиции —
Он посягает на – преображение
материала бытия – материи.
И сколь самоотверженно стежком
он прорывается до истины!
Прорвавшись, успокоит в чуде
кимоно-материю и сердца трепет.

Обрушиваются волны
света – чтоб застыть
В стежке. Трепещут
пламенно вуали и закаты.
Вселенная себя спешит
самоотверженно пролить
Симфонией и стансами,
рапсодией, а то – кантатой.

Вселенная вселяет все,
объемля и божественно лаская,
Чтоб выплеснуть – все и
во всем – стежком на полотно:
Трепещет, плещется звезд ли,
птиц ли легкокрылых стая…
…А в душе Вселенной —
лучисто, чисто и белым-бело.

Художник скрипку недрем а нную
души невидимо настроил,
Позвал Вселенную – та обернулась
и счастливым смехом залилась:
Творец послал Земле его – Вобравшего
материи божественное поле.
А скрипочка души плетет иглой не
шелка вязь, а всей Вселенной связь.

Узоры серебра – туманные,
старинные, стозвонные —
Блеснут ли черни гранью,
иль алмазом расцветут,
Иль б и серами, сканью, зернью,
эмалью рассмеются ало:
Божественные руки женщины
металла кружево плетут.

А, может, не металл плетут, ваяют,
а поэмой легкой балуются:
О том, как шла с кувш и ном звонким
мостками утром ранним,
С водой как возвращалась-воздымалась
кубачинскими террасами…
Божественные руки женщины металл
ласкают, лелеют, врачуют и не ранят.

Искусная плакетка плачет-
жалуется звонкой синью:
Скорбящей матери слеза
росой металла расплескалась.
Под этой синью минутами,
секундами, годами век м и нет,
И лишь фигура одинокая
скорбящая поверх веков осталась.

Прольются синевою слезы,
звезды, осени и весны,
Но грань металла всех
забвенных сроков избежит.
Земля и солнце скорее
поменяются орбитами и осью,
Но не изменится вовеки ни чистота,
ни бездонность святой любви.

И Космос сдался под рукой
художницы смиренно,
И в раковину скани и эмали
блаженно-ало пал;
Он не пленен – он просто
очарован: он по веленью
Художницы улегся весь в искусную
бездонность металла.

И сонно-тайно Космос
замерцал в руке надежной,
И согласился быть ручным,
покладистым и очевидным.
Не согласился лишь растратить
свою божественную форму!
Каков он – Космос у Манабы:
вечерний, вечный, зимний?

О, сколько в них не месяцев
и дней – слоев летящих —
В Весне и Осени, в Зиме и Лете,
и в Вечности – Манабы?
И сладко месяцы сквозь серебро,
коралл, скань, зернь тают,
И коль сопротивляются руке
куб а чинского Мастера,
то – слабо.

То бирюзой нежданной, то сизым
жемчугом блеснут и сникнут,
То янтарями августа блаженного
в колье изысканном уснут.
И песню гор Дагестана, гор
Кавказа серебряно и тихо,
В мгновеньях и столетьях
растворяясь, обессилено споют.

Желаний древо то не жизни
жадной и ветвистой древо,
Но в каждой ветке жизнь
неугомонная струится и бежит.
Покуда есть желанья, бежит
по жилам жизни мл е ко,
А на поверхности желаний
янтарь, коралл, бирюза горит.

Покуда есть у женщины
неисполнимые и тайные желанья,
Ваяет древо жизни сканью,
зернью, эмалью и резцом – душой.
Покуда есть в душе творения
желанье, к бездвижности не тянет,
И не приемлем ей благостно-рутинный,
тоскливый и тупой покой.

Ее сосуды, что не знают
пустоты – одно пространство —
Мерцают и блистают, но не
дерзят и пусто не толпятся.
В них, сокровенных, не пустота,
но жизнь струится странно:
Они как будто сами – земли
и космоса – бесценный атом.

Заздравной песнью рог на
торжестве божественно прольется.
А виноч е рпий возгордится не вином,
а черпаком блаженной красоты.
И тамада, заздравну чашу осушив,
диво-рогам счастливо засмеется.
Ее сосуды торжество металла и таланта,
и мастерства, и – Божьей простоты.

А хризопразом сладостным,
гранатом дерзким она прощалась.
Струился перламутр не под рукой,
а в вечность улетающей душе.
Весь мир с собою унести хотелось
к Богу, да металла было мало:
О, как то пограничье, что близилось,
в кольцо прощальное, вобрать суметь?

О, как не слезы ср е бром высребрить, а
благодарность Богу зл а том высказать?
О, как не дрогнуть перед пограничьем
слабеющей, бестрепетной руке?
О, как синь небес – не перламутр
изысканный – последним
окрасить трепетом?
Да просто – десятилетия
златой судьбы – пролить
в прощальном серебре.

То ли пишет он яшмы ожившей