Александр Горностаев - Лето шестидесятое

Если в карму поверить, то был я циркач,

в прошлой жизни ходил по канату;

и содружество звёзд мне внушало сверкать

равновесий высоким талантом.

Без страховки наверх выходил,

понимая: нельзя оступиться.

Лишь быстрей сердце билось в груди,

не слабел тренированный бицепс.

Но однажды, уставший от травм,

не попал в ритм привычного танца…

И паденья смертельного страх

мне из той жизни смог передаться…

В нови дней я замечу растраченность сил, —

будто прежний ходок по канату.

Вот и жизненный смысл, как судьбы балансир,

ускользает из рук потерявшего хватку.

Можно стресс тяжкой кармы изжить и забыть,

отдалиться от дел, отойти от событий,

и на скользкой, на тонкой опоре судьбы

перестать вечно делать кульбиты.

Для чего же земной организм

просит снова опасности дозу,

чтоб партнёршу, сошедшую вниз,

поразить мастерством виртуоза?

Я с подошв кровь стремлений оттер

и смотрю,

не отравленный лестью, —

как наверх, словно в счастья восторг,

на канаты свои обречённые лезут…

Але – гоп!…идущий поэт на руках,

на публику – кубарем… как на арену,

где тигров следы на зелёных коврах,

и клетку ещё не убрали за сцену.

Серьёзность моих лучших мыслей и тем

уверенней выразит солнечный клоун,

насмешник, паяц, сотворитель затей,

что чуток к репризам и к слову.

Пока я бросаю одну за одной,

жонглируя сходу, тирады и рифмы,

как тень, кто-то там у меня за спиной

стоит и себе здесь не кажется лишним.

Не ясен мне сзади невидимый фон,

но понял я, словно иное постигнув,

что держит он кнут, револьвер – у него,

и общий прикид укротителя тигров.

Он движется медленно влево… вперед…

и вот, наконец, он выходит из тени

хозяином наших тревог и забот,

указчиком взлётов, прыжков и падений.

А что? Может снова кошмарно в стране?

Зверей и людей назначают всеобуч.

И просто приближен для теста ко мне —

лицо обжигающий обруч.

Так что же он думает, будто я зверь?

Коль в жизни, как в цирке, дурачусь.

И старой системы его револьвер

не тиграм арен предназначен.

.

Животные в очередь встали и прыгают тут.

Одни – неохотно, другие – согласны,

ведь в обруч горящий каждый летун

всегда поощрён сахарком и колбаской.

Огня не боюсь я, огонь мне, как брат.

Душа моя огненна – в правде и вере.

Но если я прыгну – возврата не будет назад,

и в клетке останусь – прирученным зверем.

Я клоун, затейник любви и тоски,

последний кривляка средь правильных граждан.

Я сам выбираю свой путь и – прыжки,

с которыми совесть согласна…

Сварог, Перун, Даждь-бог и Велес…

Невольно взгляд я устремляю в синеву.

Пока мы помним имена из древней веры,

языческие боги в небесах живут.

Они теперь в своих деяньях скромны.

Но есть же в сутках несколько минут,

когда они творят ветра и громы,

хранят стада, и благо нам дают.

Они леса и наши реки любят,

природы понимая естество,

и не тревожат сны усталым людям,

не помнящим славянское родство.

Мы можем, где-нибудь на берегу залива,

поутру, около пяти часов

увидеть, как на небо огненный Ярило

выкатывает солнца золотое колесо.

Не тратя в распрях словоблудья нервы,

я мог бы доказать почти наверняка,

что русский Велес не был Люцифером,

хотя имел копыта и рога.

Мы им не станем в Вечной Жизни ближе,

родство в структурах генных отыскав,

ведь каждый бог по-человечески обижен

за долгие безмолвия века.

Но всё ж,

из тонких сфер, где нет живых и бренных,

где, говорят, им, в сонме прочих, несть числа,

они, как рода истинные предки,

не пожелают нам, своим потомкам, зла.

И в этом мире, полном разной скверны,

где в миг в несчастьях можно умереть,

я имена богов славянской древней веры

в душе храню, как предки – оберег.

Свой час мой черный человек желает выждать…

В плаще, как тень, и взгляда источая лёд,

он в разговоре, может быть, с Всевышним

лишь разрешенье на мою судьбу берёт.

Мои шаги идущего, как в вечность,

легки. Над головою светел небосклон.

Ещё мой мир в благоуханье вешнем

к мечтам людского счастья устремлён.

Иду по улице, жильё своё покинув.

Но вдруг – лавина холода в груди:

мне, кажется, что кто-то смотрит в спину

и пристально, и длительно следит.

Откуда в зону солнца постоянства,

преодолев тепла земного власть,

могла уродцем мерзостным прокрасться

тревоги ледяная ипостась?