Дмитрий Гринберг - Случайная встреча

Фиалкам не прожить в саду столетья,
Как не согрела б нас их красота.
И всех родов пройдут уже соцветья,
Наследством лишь спасаясь от стыда.
И терпкий вкус пускай благоуханья
Весной вскружат главы земную высь,
Они пройдут. Но цвет напоминанья
Оставит летом вновь зелёный лист.
Ты тронешь гладь воды своей рукою,
Она в ответ оставит зыбь и свет.
Когда все чувства нарекли душою,
Родился в мире подлинный поэт.
Всё оставляет что-то в этом мире,
Земля же заключается в Шекспире.

Тебе сегодня двадцать только лет!
Какое же прелестное созданье
Гуляет там, где тысячи Джульетт
Теряют перед ней очарованье.
Забавный шеи изредка твой хруст
Напомнит – ты жива, из той же плоти,
И майский цвет твоих лиловых уст
Все ж говорит об ангельском полёте.
Возьмёшь бумаги ты тот белый лист,
Который с кожей белою сравнится,
Где плоть и мрамор с ангелом слились
В тебе, сердец ты вечная столица.
Из уст других исходит пустота,
В твоих и свет, и тьма, и красота.

Кто может не любить дары природы,
Когда вкусить ты можешь спелый плод
Фруктовый, бодрствуя в тени, где своды
Душистых яблонь тень на плечи льёт.
И кто же не возьмёт одежды в горы,
Где под ногами лёд и вечный снег?
И мудрым будет тот в лесу, который
Костёр зажжёт, готовя свой ночлег.
Не вспомнишь ли о Боге в час мерцанья
Звезды на небе, в сердцу сладкий миг?
Так набожность дана и с ней терзанье,
Чтоб человек был нищ и в том велик.
Но что мне красота твоя во взоре,
Когда зима в тебе, и с нею горе…

Безвкусица – последняя из мод,
И четверть века в том не лучше были.
Но вновь пошёл вещей круговорот,
И лучшее теперь соединили.
Возможно ль взгляд свой жадный оторвать,
Когда в красавицах изъяна нету.
Но в их сердцах, как в худших из бродяг,
Лишь мёртвый свет, чтоб вычислить монету.
Художника великого рука
Не передаст холодного величья,
Но там и глубина невелика,
В колодцах глаз, где видно безразличье.
А был ли кто и молод и красив,
И не жесток, своё заполучив?

Когда наденешь бархатное платье —
Тайком ты помышляешь о тряпье.
Когда дают не по душе занятье,
Уйти в мороз не хочется ль тебе?
Откажется любой от тяжкой ноши,
Но разве бременем своим тебя снабдил,
Когда в лугу, что был зимой искошен,
Цветы искал тебе и находил?
Но вот он гость, на дружбу чью-то падкий, —
Ты соблазнилась с лёгкостью, как зверь,
И клюнула на все его приманки,
Забыв о множестве своих потерь.
Всему найдётся жалкая замена.
Ты заменила сердце, несомненно!

Словам своим ведёт кто точный счёт,
Не пропуская лжи, и с нею сходства,
Бедней того всегда, кто воду льёт
На саженцы обмана и уродства.
Но всё, что быстро там взрастёт,
Увянет на глазах его печально.
И перевесит подлинный подсчёт,
Разоблаченным станет лжец нахальный.
Но что подсчёты эти хвастуну?
Найдёт он вскоре новых ротозеев.
А тот, кто победил – найдёт одну
Недолгую признательность позднее.
Приветствоваться в мире будет ложь!
Любой того прощает, кто похож…

Я – тарелка и глина,
Ты – и чашка, и нож.
Если я дам тебе имя,
Ты уже не умрёшь.

Когда при людях плачет дикий зверь —
Он жалость в каждом вызвать может.
Так капля с глаз приоткрывает дверь
К вратам души и сердца тоже.

В себе скрывал я вечно дикий нрав,
Считая то ужасным и постыдным.
Но, видимо, я был тогда неправ,
Раз кровь способна ужин сделать сытным.

Так женщинам привычнее ласкать
Всё то, что ставит боль на белой коже.
Во мне давно таится эта страсть,
И чтоб любить гораздо стало проще,

Я в зверя тотчас тихо облекусь,
И в шею, в сердце я твоё вопьюсь.

Когда я видел – плачет дикий зверь, —
Обманом жалость вызвать в людях может,
То усомнился я в слезах твоих, поверь,
Тебя люблю сильней, хоть зверя тоже.

Но вот смешок ты кинула тогда,
Когда ты не заметив больше зверя,
Увидела ребёнка в малые года
Во мне на миг, глазам своим не веря.

Зачем в минуту слабости моей
Ты грусть мою сравнила со слезою,
Способен ли звучать, как соловей,
Всё тот же соловей, но не весною.

Но, вижу, жалости достойней тот,
Кто зверь, и кто давно во мне живёт.

Есть в человеке страннейший сосуд,
Он всё в себе хранить умеет.
Молчанье вдоль пустой аллеи,
Которое венчается касаньем губ.

И слёзы матери уже седой,
Заботливо принесшей ужин,
Тебе её надзор давно не нужен,
А жизнь её кончается тобой.

И скоротечность дней не ускользнёт
От твоего рассеянного взгляда.
Но что спешить? Спешить не надо,
Волна ракушки молча унесёт.

Но помни ты о небе ясном,
О звёздах гаснущих к утру,
О просьбах горьких и напрасных,
О светлых днях, угасших на ветру.

Вливает в душу сладкий сон,
Но мне скучны его напевы.
С начала дней, и до конца времён
Останусь старой веры.

На музыку наложена печать
Гармонии. В тебе же,
Я вижу, чтобы не солгать,
Изъянов много реже.

Зачем кладешь десницу сна
На мой зрачок вечерний.
Зачем ты пахнешь, как весна,
Тому, кто ниже черни.

Сонетов много
Создай вначале,
Чтоб строки строго
Вину молчали.

И движет ими
Сама суть формы,
Веков не вынуть,
Они огромны.

Весна весну встречает рано,
О, взрослым это не понять!
Ночное небо, словно рана,
Рассечено луной опять…

А днём играется на крыше
Тот лучик солнца, что любим, —
И кажется, он где-то выше,
Хотя земля согрета им.

Я ждал тебя, как ждут с войны годами,
Те матери, что тронут сыновей
Уже в гробах, и вспыхнув сединами,
Окажутся сынов своих мертвей.

Не достучаться к сердцу, как до гроба,
В гробу не слышит спящий в нём мертвец,
И так молчаньем вы жестоки оба,
Что грудь могилой стала наконец.

Но в поведеньи ты, как мальчик малый,
Резва и весела, и крепок сон.
Ты думаешь: «цветы мои увяли,
Но ничего, ведь есть на свете клён!».