Александр Левинтов - 4 | Последнее

Я, черепки и бебехи собрав,
вон с пепелища на чужое,
еще горячее, пустое,
не ожидая более Добра.

Все та ж любовь и та же вечность,
непонимания кордон,
все та же в мире человечность:
голодных каннибалов сон.

Я честно болью расписался
в последних рифмах и строках.

Друзья, давайте, выпьем чаю.
Я приглашаю вас на пир.
Заварим в кружках молочая.
дунайской липы и аир
Щепотку лиственничной хвои,
Багульник и малины лист,
шалфей, две мяты, белый донник,
чабрец байкальский и анис
Прекрасен мир пустой природы,
но гармоничность придает
След человека иль народа,
заполуночных искр полет.
Мы соберем крупицы края
И цвет, которым красен мир.
Друзья, давайте выпьем чаю
Я приглашаю вас на пир.

Молчите! – Молчу
(потому что так надо,
потому что – повсюду враги
(за слово – дыба,
за молчанье – награда)
(и рыпаться – не моги
Молчи как рыба) —
Говорящего гада
Уговорят каблуки.
(«Миленький, я так рада,
Что отменили Евангелие от Луки
там столько страстей,
а где же отрада?»)
– «Еще, что ль, налей!»
(… под грохот парада
Я тачку молчанья
по сроку качу).
Барачного города-сада
не видно в полярном сиянии)
«Молчи, брат» – «Молчу».
«Молчи, блядь» – Молчу».

Спустился на грешную землю бог Ра,
приняв фаРАона обличье.
Он выдал декрет номер РАз на-гоРА,
повсюду повесив таблички:
«Отныне до веку за все РАзговоры
и все РАссужденья даем приговоры.
И все РАстворенья считать песнопеньем,
а также РАстленью не быть преступленьем.
И все – лишь на РАз, не на два и троих,
для наших РАзбойников и для РАсстриг».
Жизнь жутким жгутом с этих пор РАсплелась,
РАдетели рвали родителям пасть,
а детки РАзумные мамам и папам
дарили удары под дых и по лапам.
Застой заменили новейшим РАсстроем,
простую застройку – богатой РАсстройкой,
и РАды стаРАться засРАнцы,
чтоб РАе на РА в РАЙ прорваться.

– Расскажи мне, что там было
(суррогаты, муляжи,
ширмы, шторы, миражи,
вихри, ветры, виражи,
шашки, шашни и ножи)
– Кто-нибудь хоть, расскажи!

Шипы воронков шипели,
пионеры наши пели,
на крестах грачи галдели,
Бирма, Будапешт и Дели,
кукуруза на панели,
в лимузин – ведро «шанели»,
выбросы, толчки и сели,
дочь генсека – сквозь постели
расстегаи, крабы, кнели,
расстреляли и отпели,
планы, как всегда, горели,
гаубицы и шрапнели,
исторические мели,
Ленин в масле и пастели,
неуехавшие – сели,
с гор стрелеванные ели,
то творили, что хотели,
жрали – те, мы ж редко ели,
развалюшки и отели
смех на первое апреля,
Кибальчиш, Чапай, Емеля,
Пол Маккартни и Минелли
профурсетки и мамзели,
шито-крытые бордели,
парто-комсо-пустомели,
съезды, сходы, канители,
приговор, прошитый в деле,
на мундир медаль надели,
«русские войны хотели?»,
Рио-Рита и качели,
Яшин, Нетто, Метревели,
амофос и сапропели,
иваси, залом, сунели,
шприц, укол и – «забалдели»,
Карабах, Кабул, шинели,
сапоги с гармошкой съели,
нэп, кооп, колхоз, артели,
недоимки и нетели,
сев озимых до капели,
оттепели и метели,
шестидневки и недели,
крали, развивали, зрели,
в космос и в трубу летели,
снова пионеры пели,
соловьев в фуражках трели
ВАМ ЕЩЕ НЕ НАДОЕЛИ?
– РАССКАЖИ МНЕ, ЧТО ТАМ БЫЛО?

Пресвятая дева!
Не просил тебя ведь
никогда – ты помнишь?
О себе. Не гордый,
просто недостойный.
Лучше – за других.
Пресвятая дева!
Слезно и со свечой,
Самою дешевой
Я прошу сегодня,
Слов не зная лучших,
Вдруг в последний раз?
Пресвятая дева!
Дай мне умиленье,
Ты подай мне силы
слабостью своею,
Чтоб снести страданье
Вот и все. Аминь.

«Прощай!» – неужели я вновь на свободе?
Это – выстрел не в грудь – из груди,
от тебя – тропы, трассы, пути,
пятый туз из фабричной колоды:
«Прощай!»
«Домой!» – от порога бездушных сует.
обручального хлама забот.
Я не слышу того, кто зовет,
в одиночку рыдая дуэт:
«Домой!»
«Покой!» – водопадом взметнуло меня.
Уползает в долины туман.
Ветром пусты тюрьма и сума.
Тихим громом просторы манят:
«Покой!»
«Прощай!» – может даже и вправду простишь
и не будешь мне совесть колоть,
не забудешь и душу, и плоть,
и растаешь в предсонной тиши:
«Прощай!»

Хелп ми, мадонна,
Ну, вас тебе кόстет,
бикоз из Сорбонны
Декан меня простит,
Гив ми, мадонна,
пекиньо, феличе
«Ферари», Ивонну.
Динеро и дичи
Сорри, мадонна,
йо сой бат нот вери
Устед сон бездонна,
их бин же на мели.

Пересылки и ссылки
«Да кто вам сказал?!»
«Тунеядец!.. «Еврей!..»
«Но мы вам не позволим!..»
Переводы. «Введите!»
– «Это был мой допрос?»
– «Сколько вы получили
за ту дрянь построчно?»

В каталогах, возможно,
нескоро найдут:
не по-русски, с любовью,
а может и больше.
В Вифлееме – звезда,
а на Невском дают
колбасу из досрочно
упавшей коровы
(этот стих прорыдав,
я всю ночь не сомкнул)
Он вернется, вернется!
Не знаю когда.
Языком закоснев,
в первых звуках открытья,
лепет слов ненадежных,
ненайденных слов.
Укрепится – и ввысь,
не заметив цензуры,
ни о чем, ниоткуда,
а просто с небес,
разгоняясь об мысль
о потерянном боге!…
Иродический век,
иродический мир, —
вы, конечно, помрете,
что же, будьте здоровы.
Но из тундры туда,
где вас нет никогда
Где забудутся слезы
и недоуменья,
Где тиха и светла
озаренья звезда,
где рождается с муками
снова и снова
незабвенное – здравствуй!, —
поэзии Слово.

Ключи от покинутой двери
Ключи от заброшенной двери,
забытой, опошленной веры
ключи в запыленном углу.
Я даже искал вас когда-то,
я был вашим верным солдатом,
и видел в вас смысл и награду,
пылитесь, пылитесь в углу.
В том мире когда-то заветном,
в тумане и вихре запретном
Джульетта ждала и Одетта,
А ныне – лишь мусор в углу.
Не снятся обманы и дали,
Положено что, то не дали.
На службе, мой друг, не на бале.
Не вы, это я там, в углу.

Выкинут, выброшен…
«Этот фильм – моей маме».
Ностальгия. И жертвы.
Он все им принес.
А они, чуть смирившись
с несчастным величьем,
Освещают неясные тени кино
гулко бьющею дверью.
Во сне. Потерявшись.
Это стадо сорвет
Одеянье с себя.
Рафаэли в сенцах
тиражами исходят…
…«Папа, слово зачем
прозвучало впервые?»
Над засохшими вишнями
мысли не вьются.
В балагане – кино,
Хруст билетов в штанах.
Вы пройдете совсем.
Вы пройдете?! Пройдете?!
Умоляю …: он там.
Не сучите собой.