Валерий Симанович - Четвёртая стража

Бесстрашие постоянства делает меня уязвимым,
Трепет ненаписанных писем,
Невозможный привкус возвращения…
Метаморфозы постоянства…

Живем во времени… Внимаем ремеслу
И сути смысла всякого столетья…
И только иногда тревожат слух
Дыханье женщины и эхо междометья…

Синонимы: огонь, уют, очаг…
Особенно, по вечерам и в зиму…
В густые сумерки скользят причуды дыма,
Замерзшей речкой видится овраг…

Какая разница, кто друг, кто нынче враг?
Огонь в печи то гаснет, то лютует,
Соснин холсты под живопись грунтует,
Дымится чай, давно закрыт сельмаг.

И времени не слышно… Лишь объем
Мерцающей зимы… И разговор вдвоем.
И странный счет минут бесцельный и напрасный…
И дальний лай собак… и ленность легких слов…
Огонь прекрасен, от того опасен:
добро горчит добром, зрачком лукавит зло…

А мы живем в холодных мастерских —
Чему-то радуясь, все больше созерцая…
И раковин морских акустика иная
Тревожит музыкой несовершенный стих.

Я читал Мандельштама. Но падал на решку пятак —
Бирюзовый учитель, сверчок, попрыгунчик, дурак.
По чужим общежитьям на старых и рваных матрацах
Я зачем-то учил свою душу летать и смеяться.
Я читал Мандельштама. И пил за Воронеж вино,
Проворонишь сегодня – а завтра вернуть не дано.
Не Армения охрой, ни привкус, ни злой шепоток
Предварительных камер, ни синего неба глоток
Не спасут от матрацев, от запахов, от кутерьмы —
От опальной и южной, сырой, тонкогубой зимы.
Что сплошной Петербург от некрополя и до Невы? —
Ни словца в кулачек, ни хулы, ни любви, ни молвы —
Там сквозняк переводов, озноб ненаписанных строк —
Там сверчок ненароком – а может быть просто урок…
Повторенье азов, понизовье азовских станиц —
Там кочевья поэтов, зимовье встревоженных птиц.
Я сюда не хотел… Ни строкою, ни временем вспять —
Возвращают из ссылок, чтоб снова однажды сослать.
Он туда не хотел. Там не пахнет жильем и жилым —
Мимо времени вспять…
Только как возвратиться живым?

Ностальгия по звучащей речи…
Осень… облетевший старый дуб…
Посеревший на ветру скворечник…
Дождь по крыше с ямбом не в ладу

Сон безмолвен… черно-бел… притворен…
Как в немом кино не может жест
Быть случайным…
Накатилось море
Из каких-то незвучащих мест…

Набегали на бесцветный берег
Привкус йода, сумерки.
Едва
Горечью ночного недоверья.
Проявлялись в немоте слова

Или гаммы… Не унять горячки…
Полон щебня рот… и воздух сух…
Обещали встречу мне с гордячкой…
Скрипку, губы, италийский слух.

Обещали терпкость винограда…
Вид Тосканы… Но из-за кулис
Фонограммой Дантовского ада
По карнизам скальным разнеслись
Жесты судеб…

…Помнишь ли ты, человек, что сказал Ахиллес быстроногий,
Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?

– Не развлекай, Одиссей, лучше б я на земле светоносной
Жалким рабом у раба в услуженье трудился.

Землю пахал, был живым – из последних последним —
Что мне геройство и власть? Среди мертвых останусь я мертвым.

Слово живое твое и успех твоего утешенья —
Равенство смертных и быстрое наше забвенье.

…Помнишь ли ты, человек, что сказал Агамемнон,
Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?

– Не развлекай, Одиссей, лучше я бы копьем медноострым
В схватке горячей убит был у града Приама.

Чтоб никого не коснулась измена в собственном доме,
Кубок двуручный налей и на женщину не полагайся.

Слово живое твое и успех твоего утешенья —
Равенство смертных, но прежде сыновнее мщенье.

…Помнишь ли ты, человек, о чем промолчала Кассандра,
Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?

– Не позволяйте данайцам, дары приносящим,
В сердце войти. Ибо скорбь человечьего сердца

Прежде кончины нам смерть и забвенье вещают,
Делает нас одинокими прежде разлуки.

Слово живое твое и живого успех утешенья —
Равенство мертвых и тонкая нить возвращенья.

«Я приехал в Лондон, в вечный Сити,
где река проносит чуждые ей предметы…»
И перед рассветом
выплескивает на туманный берег
то, что уставшие люди собирали в большую пирамиду…
Это сочувствие Темзы
или
снисхождение времени.
Я наблюдал с моста
формы окурков и коробков,
бумажные подобия лодок,
обломок весла и
эскиз женской шляпки,
черепки керамической посуды,
осколки зеленого стекла,
детские башмачки…

Я наблюдал с моста…
Река проносила чуждые ей предметы
и перед рассветом
выплескивала на туманный берег.
Уставшие люди собрали все это в большую пирамиду…
Названья наивных вещей проплывали по Темзе.
В залах Tate Modern,
в старинных шкафах и стендах
превратились в пирамиду времени,
охраняемую свалку, выброшенных на берег
окаменевших подробностей…
Форма Томаса Элиота
перетекла в форму Марка Диона…
Случилось библейское:
слово превратилось в плоть,
плоть обрела форму,
форма растворилась во времени
Темзы…
Завтра обещали отлив…