М. Гиршовский - Пожелтели газоны

Как хотелось сказать что-то умное!
Господи, толпа моя, не все же тупее обуха?
Может же кто-то промолвить слово чудное?
А гудит, гудит этот гул и всё ему просто по. ую.

Далеко-далёко Труба Ерихонская,
а слышна, костью черепа резонирует,
по пыли и асфальту топом топает,
35 по Цельсию, осень, миру мир.

В тишине, в пустоте, в памяти
влажный поцелуй и (якорем – «тает»),
но не тает – пронзает – не уйти!
Бабочкой к листу немое: «дай»,

a не понимает никто той нужды.
Растопырив глаза – синь и даль,
Обитаешь, а места-то нет, не жди, —
Только звуком пульсирует эта сталь,

эта медь, кожа, дерево, воздух внутри,
что стоит вибрируя, разрывая мир
черепной коробки, глины, из которой старик,
и ребенок, и встречный с тобой говорит.

Кто же дует в мундштук той трубы?

Гений жёг, гений жёг,
Гений человека сжёг.
Мог ведь трактором рулить
Или даже лес валить,
А сбежать от Гения не смог.

А я сумел, как тот пострел,
Сквозь воду, известняк и мел
Прорвался-проломился,
На гения в пролом смотрел
И слушал,
И не удивился.

Он человеком стал другим, не зная для чего
Тоска о том, каким он был, замучила его

ан нет пути по морю вспять
кильватер за кормой
смотри да плачь, а не вскопать
воды пока живой

тогда он умер
думал что
теперь опять такой
но слава богу
он —
не он
а он —
совсем другой

Я из подростка вырос недалёко
Да и младенец тоже здесь же
Пульсирует кругами смотрит око
И пульс не чаще и не реже

Кто? Я? Мне? Пенсия в Америке?
Кто? Я? Стихи? За рядом ряд?
Кто? Я? Всё? О бордюре и поребрике?
Кто? Я? Здесь? В синеве тяжелый взгляд?

Единство бесконечно в точке пульса
Соитие сливает мир в одно
Таинственно как имя Дульси-
нея Тобосская.

Чьи слёзы я плачу? —
Не знаю,
Чьё горе вопит из меня?
Как папа, я в голос рыдаю,
Как бабушка, слёзы глотаю,
Людские слова забываю,
По-волчьи на небо взвываю,
оооооо-оооо-лайААА!

Сойду с дистанции
Трава по пояс
Сойду с облака
Шпалы шпалы
А в анекдоте
Не я только
А не смешно было
На нарах
Свобода
Эх эх без креста

– Я был пехотой в поле чистом.
– А я был честным трактористом.
– Я блох давил и давил мух.
– Ну-ка, подробнее?
– Смотри, – я доктор ВОХР-наук,
ловил и блох и мух со свистом
и в городе и в поле чистом,
и тракторист и пехтура
и умники и фраера
под ноготь шли мне на ура.

слюнка дауна кап-кап
прямо на копьё
нет давно уже рожна
колется жнивьё

Герои диалога давно мертвы.
Говорящие головы непрофессора Доуэля.
Строчки эти и те – просто швы
В теле.

прощай
я не прошу прощенья
здесь в новой жизни всё новьё
я вас любил
я вас люблю
и это знанье
мне
босиком бегущему
жнивьё

Бог мой нечаянный
Птичий гвалт у кормушки
Беличий хвост тенью мелькнувший
Солнцем весны омывает печаль
И тепло. Хорошо-то как!
Вот, я сейчас шустрый зверёк
Со своим хрухрумхрум
Красная птаха неловкая
На ветке с юркими воробьями в тусовке
Дорожка цементная в шелухе кукурузе
Всё это я а не эти отдельные чуда
И за окном и на кухне и за спиной и повсюду
В доме напротив старуха бьётся в оргазме
Негров семья
Ему уже скоро двеносто* ей семьдесят позавчера
Боже о Боже
Они засыпают и разве это не я?
Аз Буки Веди.
Всё. Всё и Вся.
Влага стихия и благодарность стихия печали
И счастье печали
Вдох и улыбка и выдох
Кольцо годовое Земли вокруг Солнца
И в пульсе вселенной молитву прими
Свою от Себя и Себе о Себе бесконечном

Был велик покойник этот.
Время вышло.
У него такой вот метод —
Выйти и не возвращаться.

Забрось привычку время догонять.
Жить лучше в направленьи поперёк —
Уток виляет вверх да вниз основы.

Национальностей не много —
Кто принял, кто не принял Бога

Мне нечего сказать про Сахалин.
Я лучше о себе – себе, а не кому-то.
Слова подскажут мне,
откуда сплин,
зачем дышать,
какого черта смутно
ворочается звук снаружи и внутри
и просит:
– Ты меня проговори.

Я счастлив по праву рожденья
Я вечен пусть и умру
Не выкорчевать коренья
Меня из меня точка ру.

Себя прописал гипертекстом
На всякой странице людской
На листьях где ягода спеет
И птица её клюёт.

Малина-малиновка стрёкот
Здесь гул обналичен в нал
И хаос – Гомера хохот
И космос – и ритм засиял

Земная плоть хранит беспечно
И пустоту и лаву и гробы
Пусть эта кладка не навечно
Я это Ты.

Кто может знать, что этой ночью
Я сочинил стихи любимой
И точно так же, как прошедшей,
Не встал, не записал ни слова? —

Никто.
Зачем вам об убогом чего-то знать?
Сплошную чепуху..
А еженощно я сочиняю о любви к Тебе,
И Ты всё знаешь и молитвы слышишь.
Так Мир устроен странный Твой,
И люди говорят: «Всё – без толку», —
Дурной народ, никчёмный —
А мы, давай, простим им,
Ладно?

Проходят мгновенья, и где-то
Они остаются все вместе,
Пируют, смеются и пляшут
В компании за спиной.

И то, где я плакал ночью,
Нальёт до краёв другому,
В котором я шёл, упираясь
В слой пыли и пустоту.

И выпьют они вместе с третьим, —
Когда я не пью совсем,
Когда я устал от овсянки,
Когда..
Но оно не случилось, —

Я мимо него прожил.

о проданное первородство за пионерский шелк
за то, чтобы голос крови до жалкой жалобы смолк,
за то, чтоб тысячелетья, пульсирующие огнем,
глазками чарли чаплина плакали перед сном.