Владимир Журба - Снизу вверх

Планету, ввергнув в хаос и разруху.
Рогами, водрузив на пьедестал тельца.
Теперь плодят, сатанаилов и барухов.
Помеченных. И как бы из Ельца.

Чем думают они? Возможно «пятой» точкой.
Ведь в головах такому не созреть.
Но это и сейчас пока ещё цветочки.
Хотите ягодок? Тогда всему гореть!

Цветы взошли из чешуи дракона,
И ягоды рептилий породят.
Об этом возвестит, сгоревшая Аркона.
И предков зов! Семь тысяч лет подряд.

Взывающих к нам из чертогов ПРАВИ!
Остановитесь, вспомните – кто вы!
Довольно следовать законам чуждых правил.
Пора свернуть с кривой, неправедной канвы.

Пора настала и конец терпенью.
Чем глубже вниз, тем ближе невозврат.
Но предаёмся мы, безумным «танцам», «пенью»….
Вместо того, чтобы спасать наш общий дом – Мидгард.

Всё это понимаешь на свободе.
Вдали от жрущих душу городов.
Под куполом МИРОВ в небесном своде.
Светил мерцание, туманностей покров.

Где только ты, и чаша мирозданья,
Которая с тобой, легко на «ТЫ».
Где трассы светятся алмазами познанья,
И плещет океан небесной красоты.

Здесь больше не задашь не каверз, не вопросов.
Ответы – тучами. Горстями выноси.
Тебе об этом скажет Ломоносов.
И подтвердит железно Дебюсси.

Да Винчи, Тесла, там мудры и седы.
Насыпят тайн, как семечек в карман.
Там учатся не потреблять, а ведать.
И это объяснят вам Сартр и Кант.

Могучие дубы, укрыв в тени аллеи.
Шумят о чём – то вечном и простом.
Там в гости ходит Менделеев к Галилею.
И пишет Пушкин эпиграммы о Толстом.

Да, были и другие человеки.
Чей гений стал волшебным наяву.
Их знания, открытия, как вехи.
Ведут нас под руку к БОГАМ на рандеву.

Не как рабов ведут. Прошу заметить.
Как милых чад, что им всего родней.
Любой, кто породил, желает, что бы дети,
С Родителями стали наравне.

И пусть взросление всегда даётся трудно.
Покинуть колыбель и устремится ввысь.
Вот высший смысл! Вести к рассвету судно.
Чтоб чаянья Создателя сбылись.

Творить и созидать, вселенских знаний стаи.
В великой пустоте бесстрастного пространства.
Где до сих пор, непознанной летает,
ЖИВАЯ МЫСЛЬ, дитя непостоянства.

Задули западные ветры:
Что принесут они? Как знать?
И вот уже, мохер и фетры,
Людей готовы ублажать.
Надвину кепочку поглубже,
Надену ватник, сапоги.

И промочу сухие губы,
Росой из выжатой тоски.
Листва сменила цвет, на бурый.
Пропал с лица улыбки след.
Встаёт один понурый, хмурый,
Налитый кумачом рассвет.

Проходит обострение ненужности, само.
Не дрожат перепонки.

Молчание забивает
Вкусовые рецепторы приторным.
Получше стало.
Как будто стащили с шеи борца сумо.
Контакты разомкнуты
Между гирокомпасом и репитером.
Язык электролучины,
Бесновато подмигивая, моргал,
Отбрасывая пляшущие тени неразборчивые.
Лёд. Стеклянный, гранённый, прозрачный бокал.
Холодил, обжигал.
Пытаясь разговорить, губы неразговорчивые.

Становится легче, словно сняли седло со спины.
Жёсткое, неудобное, протирающее кожу до мяса.
Виновен? Да не было никогда, никакой вины!
Был мальчик удобный из слоёв рабочего класса.

Разменная фигура. Сменяющийся элемент.
Таких не жалко.
Таких, сливают, чтобы никто, ничего не заметил.
Игра во взрослость? Рискованный эксперимент.
Его послали, а он, дурак, ничего не ответил.

Ниша освободилась. Проезд открыт.
Препятствий нет.
Есть алые розы, белый лимузин двухколечный.
А был ли мальчик?! Давно забыт.
Всё, приехали. Выходи паренёк на конечной.

И после, ступал он, по задворкам,
Проваливаясь по кадык.
В социум, тот,
Что с совершенно заниженной планкой.
Всегда в рассрочку, в кредит, впритык.
На остановках пригородных,
Зубами отстукивая морзянку.

Мог бы упасть.
Смешаться с осенней жижей, маргиналами босыми.
Но нет, устоял, стоя перед хрупким пюпитром.
Кислота закулисья, кривые толки, да взгляды косые.
Толкнули влезть в шкуру
Форменного тёмно – синего свитера.

Вот это удача! Можно зайтись
От удовольствия в судорогах.
Достиг, дорос, состоялся, выкарабкался.
За «счастье» житейское, переплачивая втридорога.
Опьянев на время, забываешь, как в горе – мыкался.

Но что – то першит, как в горле,
Зарождающаяся простуда.
Кому, для чего, эти тетради
Исписанные корявым почерком.
Это, как в выставочном павильоне,
На кухне расставленная посуда.
В которой никогда не будет еды,
И она никогда не испортится.

Около пяти. Повсюду, сладковатый запах «Мерло».
Странное помещение,
В котором кто – то писаниной, изводится.
Крутится неугомонное словосочетаний сверло.
И этот, кто – то всё ждёт,
Что вот срастётся, вот распогодится.

И она напишет. Пусть ерунду.
Что – то типа: «Привет, я, надумала встретиться».
Да, да. Не вопрос, конечно приду.
Через час, через годы или через четыре месяца.

Становится легче,
Отпускает измучивший сознанье недуг.
Формат А4, лекарство грозящее передозами.
Уже не враг, но почему-то ещё не друг.
Тот, который четверостишьями
Вынимает из сердца занозы.

Упрекаю себя в медлительности
И при том, торопя события.

Квинта дружбы!? Вот это длительность!
Житие, питие, соитие.

Кто любовь измеряет секстами,
Тот наверно бедняк умышленный.

Каждый здесь со своими сектами.
На поток, на потом, промышленно.

Каждый здесь, типа винтик круженный.
Деловой, занятой, предприимчивый.

Заблокированный, перегруженный,
распальцованно – восприимчивый.

Тесно связаны, сетью помазаны,
А «айфоны» иконами стали вам.

Щедро платим нефтями и газами.
Вот поднять бы из спячки Сталина!

Ну скажите. Зачем вам мессенджер?
Просто так, как у всех? Да мало ли.

Каждый здесь, как в плацкарте пэсенджер.
Со своими внутри шакалами.

Говори!… Пустыри безмолвные.
Слышь!? Да так, иногда, по мелочи.

Без приятельские, без любовные.
Нам и впрямь пообщаться не о чем?