Владимир Журба - Снизу вверх

Вилка, ложка, нож, стакан,
Шкафчик, кожаный диван,
Занавески, три окна.
Стул, ковёр, кровать одна.

Календарь, часы и градусник.
В рамке белой, белый парусник.
Полки, книги, над столом лампада.
Стойкое наитие, так надо!

Гордость за своё предназначение.
Свет внутри и звёзд далёких тление.
Склонность к миру образной поэтики.
Антиоксиданты, анальгетики.

Что ни будь, пусть даже, что – то вредное,
Доводящее, до полного беспамятства.
Воображенье б наше бедное,
Обогатило б уравненьями неравенства.

Дало б силы с думой давней свыкнуться,
Что идёт всё, как – то по сценарию.
Выпутаться, разогнуться, выгнуться
Рог поднять бы Македонскому и Дарию.

Кто, так сложно выстроил события?
Сотовую сеть причин и следствия.
От чего, такое стойкое наитие,
Что пора нам слать сигналы бедствия.

Чайник, крупный лист из Шри- Ланки.
Китель, три галуна, ромба узел.
Мелкие, но верные шажки,
К пониманию, какой я нужен музе.

К осознанию, куда меня ведёт,
Прадигма экзистенциальная.
Снизу – вверх, от полымя да в лёд.
Выгребем, хотя теченье свальное.

Возрастём! Пусть даже вышли возрастом,
За пределы общего забвения.
Собираю, но в итоге всё отдам.
Всё! Стихи, стихии, настроения.

В этом настоящем, что – то стоящем.
Мной, уже полтинные разменяны.
Но, что мне предложить вам? Что ещё?
Кроме, рифм, что мне затменьями навеяны.

Хороши ли, плохи? Скажут шёпотом.
Глянь-ка, экий, прямо весь из золота.
Поделись своим бесценным опытом,
Человек страны серпа и молота.

Всякий взгляд, на мне глубокою царапиной.
Слово на лице прочертит борозду.
Безразличие бы, не упало красной крапиной.
На мою нестриженную бороду.
Посмотри,

Бежевое кресло, заждавшийся папируса лист.
Авторучка, вязкая кровь чернил. Восемь.
Каспий, волны, юга – восточного свист,
В такелаже стоячем. Глубокая осень.

Не мечтается, не пишется, да и в общем, о чём?
Всё, как день: масоны, политика, нефть, безумие.
Почти взрослая дочь, уже не желающая стать врачом.
Будущее – затаившаяся мощь Везувия.

Как избавится? На бутылке «Jim Beam» роса.
Буря в стакане выпита, как море Аральское.
Ночи глаза, голоса, тёмная полоса.
И как в песне, впереди, что – то совсем не райское.

Да хватит тебе, себе – я давно не вру!
Сильнее иллюзий, упрямая твёрдость факта.
Зачем же, снова и снова писать берусь,
В течение очередного четырёхмесячного контракта?

Жена подпиливает, мол, уймись, займись,
Бросайся на жизнь, как на огнестрельное жерло дота.
А я, всё вглядываюсь, в синюю, бескрайнюю высь.
В надежде давней, в ней разглядеть кого – то.

В отчаянной попытке доказать всем и всему.
Что остались в провинциях ещё таланты.
И что пока верю, неверию своему,
Карябая целину, под свет надкроватной лампы.

Очнулся. Серая вата. Муть.
Кругом не те, вокруг тем более.
Открыл окно, чтоб всё возможно сдуть
И в доле вроде, но всё так же обездоленный.

Хожу. Прямоугольника углы
Впиваются клыками ненасытными.
И дыры в памяти, как ржавые стволы,
Мне тычут в лоб, ища прозренья скрытные.

Прозреть! А нужно ли слепцу
Увидеть то, что было Тьмою скрыто.
Тропы не видя, мы шагаем по кольцу,
Стирая то подошвы, то копыта.

На слово веруя, без всяческих причин,
Тем, что кричат: «Идёте верным курсом»!
Частицам переменных величин,
«Божкам для племени» с изношенным ресурсом.

Бездумно верим, слепо любим. Почему?
Наверно так удобно и не трудно.
Мы все течём по руслу, по тому,
Где нет преград: уныло, ровно, нудно.

Устал вещать, мой обесцвечен взгляд.
Все пробужденья, словно воскрешенье.
И каждый день, вот уже 20 лет подряд,
Почти раскаянье, но всё чаще искушенье.

Сосредотачивая мудрость,
словно сжимая кулаки терпения. Не забывай!
Не розданные знания принадлежат забвению.
Делись накопленным, как в засуху питьём.
Вырастишь побеги ты, а не усохнешь пнем!

Темно.
Огни пролетают линией.
А вверху надо мной точки синие – синие.
Сижу у окна.
Пытаюсь выглядеть бодрым,
Но что – то звучат во мне всё больше минорные аккорды.

Дорога.
Пунктиры белой разметки.
Мимо мелькают дома, поля, деревья, голые ветки.
Такси
А маршрут мне до боли известен.
И люди, и кресла, и скорости, и по радио песни.
Как быть?

До чего ж предсказуема схема.
Между тобой и мной. Мной и другой – такая дилемма.
Дождусь.
Вон, уже и моя остановка.
В конце пути, что скользок, как висельника веревка.

Маршрутное такси
Стало почти что другом,
Но все дороги, ведущие в Рим, заканчиваются просто
Замкнутым кругом.

Раз, два, три, четыре:
ЖИИИИ.. ЖИИИИ.. ЖИИИИ.. ЖИИИИ..
Жахнуть бы кого, но не со зла!
Ох, как меня правители достали.
Мой вылет! Я – рабочая пчела.
Да вот уже и сборы прожужжали!

В который раз, так, день, за днем, оставлю дом.
Прекрасный, перенаселённый улей.
Ведущим в паре буду, или же ведом?
Спешу покинуть язвы городов и шрамы улиц.

Сто тридцать миллионов нас таких, ещё с «хвостом».
Не в счёт трутней, нам выдающих квоту.
Рой поднялся и чтоб стоял престол,
Мы выполняем эту трудную работу.

Вдали затихли речи, близких и родных.
За много -много вёрст, унылых будней.
Мы рыщем по цветам в полях чужих.
И от того зудим ещё занудней.

В семи потах, свой добывая пай,
Неся в себе и на себе нектар с пыльцою.
На всё пойдём! За рамки и за край.
В сердцах пожар, да только вот, встречают с «холодцою».

Летишь домой – загружен, дали бы поспать!
Но тут у нас, не до куплетов и припевов.
Но всё, же РОДИНУ, зовём сыновне, МАТЬ!
А «то», что рулит нами, просто «матка – королева».

Той, что над нами, властвовать легко
При помощи министров, правил, армий.
Всё им, трутням и мёд и молоко.
Для нас же – прилетел и марш в казарму.

Короткий отдых, что нам ночь – полночь.
Кусок на стол без церемоний и без лоска.
И мы, чтоб это пересилить превозмочь.
Вдыхаем пыль дорог и запиваем жидким воском.

И вот тогда, мы, будто бы в раю.
РАЙ – это РОЙ, когда мы вместе – Сила!
И можно постоять за жизнь в бою.
В натруженных телах вздувая жилы.