Владимир Ильичев (Сквер) - МКС-81. Стихи

Я преступник. Они заплатили
по тарифам почтовых услуг,
и по сотенке – мне подсобили,
на картошку, на свёклу и лук.

Я преступник. Ведь даже не вспомнил
про налоги – как можно? Нельзя!
И теперь свёкла красит лицо мне,
и от лука слезятся глаза…

Я преступник. Размята картошка,
но стоит в горле комом налог.
Впрочем, надо потыкать немножко.
Очень голоден мой Ван дер Лог.

Я преступник. А кто не преступник?
Может, сборщик? А может быть, мент?
Даже ангел Аркадий Укупник
ел картошку и свой документ…

Заложники невидимого смысла,
мы шарим в отведённой пустоте,
надеясь на оторванные числа —
сидим… без обвинений по статье.

И звёзды собираются в квадратик,
роняя сны о снах про звездопад…
А хочется и дальше собирать их —
в курсором расширяемый квадрат.

Воспитанники жизненной шараги,
мы так или иначе – заодно,
чтецы состава специй в дошираке,
и спонсоры высокого кино.

Но солнце не снимается за деньги,
и в Каннах не позирует совсем…
проводит парой лучиков по стенке,
и – дальше, не здороваясь ни с кем.

Ценители непойманного кайфа,
мы спим под боком призрака любви…
Один московский фан «Маккаби» (Хайфа)
разбил мечту – на типы ОРВИ.

Потом он их опять – чем было – склеил,
а что, почти такая же мечта.
И я… сначала – жал, а после – сеял.
И я, представь… И тот вон. И вон та.

Вампиры малокровных революций,
сажальщики удачи на болты,
соавторы каёмочки на блюдце,
и та, и тот, и я, и даже…

Нелепые годы: наш русский мужик
от выпивки травится. Было ль такое?
А русский солдат от своих же бежит…
А русский пельмень полон импортной сои!

А русская девка себя продаёт,
торгуясь в ру-нете с гнилым иностранцем,
а русский ребёнок из омута пьет,
гордится шприцами в ненашенском ранце.

А русской природе надели корсет
и тянут верёвки: терпи, это модно!
Наш лес вековой – словно био-клозет:
и пахнет неплохо, и гадь, кто угодно.

А русский священник корысти испил,
в кармане – мобила, в меню – калькулятор,
и он не считает, что сердцем остыл:
ну, да, прихожане, ну, вера… А я-то?!

И к русской земле приникая щекой
я чувствую жар заражённой свободы;
прошу я: о, Господи, Боже ты мой,
храни эту землю в нелепые годы.

Сегодня ваша сила – кнут и пряник,
причём – руке удобней рукоять,
но помните, классический паяльник
способен и спаять, и распаять.

Могу поклясться порохом в петарде —
метель такую клятву намела:
когда-нибудь я стану – как Берарди,
заряженным на вас – как на Милан.

А если будем ближе к Ливерпулю —
я, ради ваших новых именин,
в Аршавина себя перевербую
по формуле «четыре плюс один».

Куда же вам тогда? В Севилью, что ли?
Фанаты плюнут: пёс, мол, разбери…
А я – Роналду, я уже на поле,
гарантия – «четыре или три».

Такая связь. Футбол тире паяльник.
Вы скажете: сынок, учи матчасть.
Но помните: классический начальник —
не власть, а только временная власть.

Над прикидом пять минут колдовал:
с братом-солнышком играя вничью —
у рубахи оторвал рукава…
Будет холодно – обратно пришью.

Над обедом пять минут ворожил:
луговых надёргал ягодок в горсть;
мне чужие – в городах торгаши,
а лугам я – дурковатый, но гость.

Над собою пять минут хохотал,
отражаясь в молодильной воде,
и заплакал: крановуха-вода
где-то кончилась в трубе, в темноте.

Над обрывом пять минут подремал,
не боясь, что улететь можно вниз,
мне не выйти даже в чудвертьфинал,
но со мною делит солнышко приз.

Надо мною – ты… чудная… чуди:
пять минут буди меня тишиной,
а потом – куда захочешь иди
по планете нашей, круглой, чудной.

Я стихами тебя не смогу утомить —
мало знаю чужих, и не помню свои…
Но стихи легче лёгких, не рви эту нить,
а порвёшь – и меня заодно завали.

Ты меня красотой не убьёшь наповал —
я прошёл теРРабайты твоей красоты.
Я нашёл йоГАбайты… Модем сплоховал,
разработанный тем, кто не знал, что есть ты.

Мы не встретимся даже, какие стихи,
о каком я модеме, кому говорю…
Но два года летают по мне светляки,
только выдохну днём – лезут ночью в ноздрю.

И другой бы их вывел, купив препарат,
ну а я силой воли хочу обойтись.
Обойти… и забыть. Я бы рад… нет, не рад.
Марафонят жучары. Светись не светись.

Витиевато выражаясь
(как предпочёл и предпочту) —
ушёл я в минус, умножаясь
на плюсотворную мечту.

И у меня одно осталось:
надежда – каменнее львов —
на недосчитанную малость,
на разделённую любовь…

Но я ужасный математик,
а ты – психолог (лучше всех).
И только сны… мне понимать их
искомой суммой наших вех?

А львы сидят у входа в Числа,
невозмутимы и белы.
Над нами действие зависло,
а им – спокойно… ибо – львы.

Могла бы фотка эта стать
традиционной, номер …цать:
ты – руки в боки – образцом для бойких дев…

И наслаждался б я тогда
сквозь холостяцкие года
такой чужой, такой фантомной буквой Ф.

Но изогнулась ты чуток,
метнулся в небо локоток,
причёску тронула кокетливо рука…

И получилась буква В
у Вовки в буйной голове!
Как хорошо, что сам не буйный я пока.

Медбрат в палате номер шесть
сказал бы: что-то в этом есть —
а, точно, фотка, теги «лето, отдых, юг»!